попятный ее супруг.
– Он небось был очень доволен собой, – сказала Сарла. – Так провести всех! Неудивительно, что он вел себя с таким бесстыдством. Настоящая девушка так не могла бы.
– Да уж конечно! Ни одна девушка так не вела бы себя, – усмехнулся Голубь. – Сарла считает, что все женщины – образец целомудрия.
– По сравнению с мужчинами так и есть, – заявила Сарла. – Беда в том, что ты недооцениваешь нас, Голубь. Как и большинство мужчин. Кроме Мана. Его женщины всегда восхищали. Ман, выходи из тюрьмы поскорее и спаси меня от Голубя. Как тебе такая перспектива, Голубь?
Время, отведенное на свидание, закончилось, и Голубю не пришлось придумывать достойный ответ. А Ман еще полчаса после их ухода представлял себе сцену, которую Сарла описала, и посмеивался. Сокамерники удивлялись, что это на него нашло.
17.32
На конец января было назначено рассмотрение вопроса о передаче дела суду. Предстояло решить, какие именно обвинения следует предъявить заключенному – или вообще никаких не предъявлять.
В данном случае было ясно, что какие-то обвинения выдвинуты будут. Ни один полицейский, как бы ему ни хотелось избежать выполнения долга или злоупотребить своими правами, был не в силах настолько исказить факты, чтобы сразу представить «окончательный отчет», констатирующий, что оснований для обвинения нет. Младший инспектор, вероятно, мог бы как-то договориться со свидетелями, но ему было жаль разрушать хорошо проведенное им самим же расследование; он и так уже был раздосадован вмешательством начальства в его работу. Он знал, что общественность продолжает следить за этим делом, и понимал, кто будет козлом отпущения в случае, если вскроются попытки обойти закон.
Ман и его адвокат присутствовали при рассмотрении вопроса.
Младший инспектор, стоя перед магистратом, рассказал о событиях, которые потребовали расследования, описал ход расследования, представил необходимые документы, указал, что жизнь жертвы вне опасности, и заключил, что Ману следует предъявить обвинение в преднамеренном нанесении тяжкого телесного повреждения.
– А как насчет попытки убийства? – удивленно спросил судья, глядя в глаза инспектору и избегая встречаться взглядом с Маном.
– Попытки убийства? – беспомощно переспросил инспектор, дергая себя за ус.
– Или по крайней мере непредумышленного убийства, – сказал судья. – Из материалов дела я не вижу, почему обвинение в попытке убийства невозможно. Даже если имела место серьезная и неожиданная провокация, она исходила не от потерпевшего. Вдобавок ничто не указывает, prima facie[221], на то, что рана была нанесена по ошибке или неосторожности.
Полицейский только молча кивнул.
Адвокат шепнул Ману, что дела, похоже, складываются не в их пользу.
– И почему вы применяете статью триста двадцать пятую, а не триста двадцать шестую? – спросил судья.
Первая из них рассматривала тяжкие телесные повреждения, и максимальный приговор, который мог быть вынесен судом, составлял семь лет, а в данный момент осужденного можно было выпустить на поруки. Во второй также фигурировали тяжкие повреждения, но с применением опасного оружия; передача на поруки запрещалась, и предусматривался сколь угодно большой срок заключения, вплоть до пожизненного.
Младший инспектор пробормотал, что оружие не было найдено.
Магистрат пронзил его взглядом.
– Вы хотите сказать, что эта рана, – он заглянул в медицинское свидетельство, – эти разрывы кишечника могли быть вызваны тросточкой?
Инспектор ничего не ответил.
– Я считаю, – сказал судья, – что вы должны продолжить расследование, пересмотреть свои показания и выдвинуть обвинение, которое напрашивается само собой.
Адвокат Мана встал и заявил, что эти решения выносятся по усмотрению самого следователя.
– Мне это известно, – отрезал судья, крайне недовольный тем, как велось дело. – Я не подсказываю ему, какое обвинение следует выбрать. – Он подумал, что, не будь медицинского свидетельства, инспектор, вероятно, выдвинул бы в качестве обвинения простое телесное повреждение.
Магистрат обратил внимание на то, что Ман не проявлял заметных признаков беспокойства. Очевидно, решил судья, он относился к тем преступникам, которые не извлекают никаких уроков из своих правонарушений.
Адвокат высказал просьбу отпустить Мана на поруки, поскольку выдвинутое на данный момент обвинение это допускает. Магистрат не возражал, но было видно, что он очень раздражен. Его раздражение было вызвано отчасти словами адвоката о «глубоком расстройстве клиента в связи со смертью его матери».
– Слава богу, на слушании дела по существу будет другой судья, – шепнул адвокат Ману.
Ман, начавший проявлять интерес к судебной процедуре, спросил:
– Я что, свободен?
– Да, на данный момент.
– А какое будет обвинение?
– К сожалению, пока неясно. Этот судья по какой-то причине хочет наказать вас по максимуму – причинить, так сказать, тяжкое повреждение.
На самом деле судья не стремился наказать Мана по максимуму, а хотел лишь соблюсти закон. Он не желал участвовать в попрании справедливости в угоду влиятельным людям, что, как он подозревал, происходило в данном случае. Он знал, что в некоторых судах это проходит, но не хотел допускать такого в своем.
17.33
«Человек не имеет права участвовать в каких-либо выборах, если он находится в заключении по приговору суда, или транспортируется и т. п., или содержится под стражей в полицейском отделении».
Так недвусмысленно требовал Закон 1951 года о народном представительстве, и потому Ман не мог голосовать на всеобщих выборах, для проведения которых он столько сделал. Он был прикреплен к избирательному участку в Пасанд-Багхе, а выборы в Законодательное собрание в избирательном округе восточного Брахмпура должны были проводиться 21 января.
Любопытно, что Ман мог бы участвовать в выборах, если бы жил в округе Салимпур-Байтар, потому что из-за нехватки компетентного персонала выборы в некоторых округах задерживались и там они состоялись только 30 января.
Предвыборная борьба стала чрезвычайно острой. Варис превратился из беззаветного помощника Махеша Капура в его бескомпромиссного противника. Изменилось все, и в беспощадной войне за голоса избирателей использовались и слухи со скандалами, и Закон об отмене системы заминдари, и религиозные чувства, и отношение к Конгрессу.
Наваб-сахиб не настраивал Вариса против Махеша Капура, но было ясно, что он в то же время не хотел, чтобы Варис помогал ему. А Варис считал теперь Мана не спасителем молодого навабзады, а мерзавцем, желавшим его убить, и потому обличал, как мог, и самого Мана, и его отца с прочими родными, их религией и их партией. Когда местное представительство Конгресса с запозданием прислало в форт Байтар свои плакаты и флаги, Варис устроил из них большой костер.
Варис находился в чрезвычайном возбуждении и выступал решительно и авторитетно. Местным жителям он всегда нравился, а теперь поднялся на волне популярности очень высоко. В нем видели защитника наваба-сахиба и его раненого сына, который, как предпочитал утверждать Варис, якобы до сих пор был при смерти из-за предательства мнимого друга. Навабу-сахибу приходится оставаться в Брахмпуре,
