и индуисты. В умы мусульман вносили некоторую неразбериху спорадические появления Нетаджи. Он призывал голосовать за Конгресс на выборах в парламент, а вопрос о Законодательном собрании оставлял открытым. При этом явно была неизбежна определенная путаница. Селянин, опустивший бюллетень в зеленую урну с запряженным в телегу быком, вполне мог опустить второй бюллетень и в коричневую урну с той же эмблемой.
Махеш Капур прибыл однажды вместе с Кедарнатом в Дебарию после долгого утомительного дня на пыльных дорогах. Бабá встретил его гостеприимно, но сказал напрямик, что ситуация в корне изменилась.
– А как вы сам? – спросил Махеш Капур. – Не изменили свою позицию? Вы не считаете, что отца следует наказывать за проступки сына?
– Я так не думаю, – ответил Бабá. – Но думаю, что отец отвечает за поведение своего сына.
Махеш Капур воздержался от замечания, что Нетаджи не делает чести самому Бабé. Это не имело отношения к делу, и Махеш не был настроен спорить. Возможно, именно в этот момент он особенно остро почувствовал, что проигрывает предвыборную гонку.
Когда уже к ночи они вернулись в Салимпур, Махеш Капур сказал Кедарнату, что хочет побыть один. Свисавшие с потолка лампочки давали слабый свет и мигали. Он поужинал в одиночестве и задумался о своей жизни, стараясь отделить публичную деятельность от всего личного и сосредоточиться на первой. Сильнее, чем когда-либо, он ощутил, что надо было оставить политику в 1947 году. Решительность, присущая ему во время борьбы с англичанами, рассеялась из-за неопределенности и слабости в управлении страной после завоевания независимости.
После ужина он просмотрел почту. Среди прочей корреспонденции был большой конверт с подробностями о ходе местной предвыборной кампании. Взяв другой конверт, Махеш Капур удивился, увидев на марке лицо короля Георга VI.
С минуту он глядел на марку, ничего не понимая, словно это было неким предзнаменованием, затем осторожно положил письмо на одну из открыток с маркой, изображавшей Ганди. У него было чувство, что он бессознательно сам же побил свой лучший козырь. Он снова уставился на марку.
Объяснение было простое, но оно не пришло в голову Махешу Капуру. Почтово-телеграфное ведомство, боясь, что при неимоверно возросшем из-за предвыборной суеты объеме корреспонденции может не хватить почтовых материалов, распорядилось продавать дополнительно старые марки и конверты с портретом Георга VI. Так что больной английский король не поднимался со своего ложа, чтобы явиться в ночной тиши Махешу Капуру и предсказать, что они еще встретятся в Филиппах[222].
17.34
На следующий день Махеш Капур поднялся до восхода солнца и пошел прогуляться по незнакомому городу. На небе еще были видны звезды. Только что начала петь пара проснувшихся птиц. Лаяли собаки. Какой-то петух заглушил слабый призыв муэдзина на молитву. Затем опять наступила тишина, нарушавшаяся лишь пением птиц.
Вставай же, путник, ведь рассвет!
Зачем ты спишь, раз ночи нет?..
Махеш Капур спел себе под нос этот мотив и почувствовал, что к нему возвращается если не надежда, то по крайней мере решимость. Посмотрев на часы, которые ему подарил Рафи-сахиб, и проверив дату, он улыбнулся. Чуть позже он уже собирался отправиться в очередную поездку по деревням, когда к нему прибежал запыхавшийся глава салимпурской администрации:
– Господин, завтра к нам приезжает премьер-министр! Мне сказали по телефону, что надо сообщить об этом вам. Он будет выступать в Байтаре и Салимпуре.
– Вы уверены? – возбужденно спросил Махеш Капур. – Это абсолютно точно? – Можно было подумать, будто его утренний душевный подъем и повлек за собой улучшение предвыборной ситуации.
– Да, господин, это точно. – Глава администрации был тоже возбужден и вдобавок растерян. – А я совсем не подготовился к его приезду, совсем!
Не прошло и часа, как необычайная новость облетела весь город, а к полудню она распространилась и по деревням.
Неру встретился с Махешем Капуром и парламентским кандидатом от Конгресса в гостинице Байтара. Премьер-министр выглядел удивительно молодо для своих шестидесяти двух лет; он был одет в ачкан, посеревший от пыли на дорогах округа. Махеш Капур с трудом верил в реальность происходящего.
– Капур-сахиб, – обратился к нему Неру, – мне сказали, что нет смысла приезжать сюда, потому что ваше дело безнадежное. Это окончательно убедило меня, что приехать необходимо. Уберите это, – сердито сказал он стоявшему рядом человеку, снимая с себя семь гирлянд ноготков. – Еще мне рассказали какую-то ерунду о том, что ваш сын попал в некую неприглядную историю. Я спросил, имеете ли вы какое-нибудь отношение к этому, и мне сказали, что нет. Люди в этой стране слишком озабочены тем, что этого никак не заслуживает.
– Не знаю, как вас благодарить, Пандитджи, – отозвался Махеш Капур. Он был глубоко тронут.
– Благодарить? Не за что меня благодарить. Кстати, примите мои искренние соболезнования по поводу госпожи Капур. Я помню, мы с ней виделись в Аллахабаде, но это было давно, лет пять назад, наверное.
– Одиннадцать.
– Одиннадцать?! Но в чем дело? – обратился он к сопровождающим. – Почему им требуется столько времени, чтобы все подготовить? Я опоздаю в Салимпур. – Он кинул в рот пастилку. – Да, я еще хотел сказать вам: я прошу Шарму войти в мой кабинет. Он вечно отказывается, но всему есть предел. Я знаю, он хочет оставаться главным министром здесь, но мне нужна сильная команда в Дели. Поэтому очень важно, чтобы вы победили на этих выборах и следили бы за тем, чтобы в Пурва-Прадеш все шло как надо.
– Пандитджи, – с удивлением произнес польщенный Махеш Капур, – я сделаю все, что в моих силах.
– И конечно, мы не можем допустить, чтобы на ответственных постах сидели всякие реакционеры, – сказал Неру, сделав неопределенный жест в сторону форта. – Где этот Бхушан – кажется, так его зовут? Ничего не могут толком организовать! – произнес он нетерпеливо. Выйдя на веранду, он крикнул члену окружного комитета Конгресса, отвечавшему за логистику: – Как мы будем управлять страной, если не можем обеспечить платформу для выступления, микрофон и парочку полисменов? – Узнав, что нудные и затянувшиеся меры по обеспечению безопасности наконец приняты, он, прыгая через ступеньку, сбежал по гостиничной лестнице и вскочил в автомобиль.
Каждую сотню ярдов вереницу машин останавливали восторженные толпы. Достигнув наконец платформы, с которой должен был выступать, Неру взбежал на устланную цветами площадку и приветствовал огромную толпу жестом намасте. Собравшиеся городские и деревенские жители ждали его с нетерпением уже больше двух часов. Они почувствовали приближение Неру даже раньше, чем увидели его; какой-то электрический импульс пробежал по толпе, и они закричали:
– Джавахарлал Неру зиндабад!
– Джай Хинд!
– Конгресс зиндабад!
– Махарадж Джавахарлал ки джай![223]
Последнее, по
