Он не откажется от своего намерения, поняла Маурин. И он не поймет — никогда не поймет. В обычной жизни Джордж — хороший человек. Он делился с другими всем, что у него было. Он проводил в труде больше времени, чем кто угодно другой, и выбирал для себя наиболее тяжелую работу. И работал он вовсе не только для самого себя.
— Нет, — сказала Маурин. — Прекрасно. Мы не можем отпустить их на волю. И не можем принять их к себе в качестве полноправных сограждан. Если все, что мы можем позволить себе — это обращение их в рабство, то сохраним им жизнь в качестве рабов. И пусть их труд будет настолько тяжел, насколько мы вправе это позволить себе. Но только мы не должны называть их рабами, поскольку тогда окажется слишком легким переход к тому, чтобы наш образ мыслей сделался образом мыслей рабовладельцев. Мы вправе принудить их работать, но называть мы их будем военнопленными. И относиться к ним будем как к военнопленным.
Харди поглядел на нее сконфуженно. Он и не подозревал, что Маурин может проявлять такую напористость. Потом Харди перевел взгляд на сенатора. Но увидел лишь уставшего до смерти человека.
— Хорошо, — сказал Эл. — Эйлин, нам придется организовать лагерь для военнопленных.
ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ
Крестьянин есть существо вечное и независимое от всех
культур, к которым он принадлежит. Вера настоящего
крестьянина древнее христианства. Его боги древнее любых
богов более развитых религий.
Освальд Шпенглер. Закат Европы.
Ко дню падения кометы фургон уже не был новым. А за последние несколько месяцев он состарился на много лет. Он быком упрямо пер по бездорожью, по побережью недавно возникшего моря. Он весь провонял рыбой. Техническое обслуживание теперь — вещь невозможная, из-за непрерывных дождей он насквозь проржавел — будто ржавел на протяжении многих лет. Сохранилась лишь одна фара, и фургон казался ослепшим на половину… И еще казалось: фургон знал, что его время закончилось. Он ревел и продвигался вперед, как бы прихрамывая. И каждый раз, когда он подпрыгивал, трясясь, будто в смертельной муке, в бедро Тима Хамнера вонзалась игла пронзительной боли.
Хуже всего было то, что машиной следовало управлять. Правая нога не доставала до педали сцепления. Тиму приходилось действовать левой, и каждый раз казалось, будто в кость втыкается ледяной зазубренный штырь. Но все же Тим продолжал вести машину — по изуродованной рытвинами дороге на скорости. Чем больше скорость, тем меньше тряски. На посту у баррикады находился Кэл Кристофер. Вооружен он был автоматом армейского образца. В другой руке он держал бутылку «Оулд Федкал». Он весь лучился от радости, он чуть не лопался от важности, ему хотелось разговаривать.
— Хамнер! Рад вас видеть, — он просунул бутылку в окно машины. — Выпейте-ка… Эй! Что случилось с вашим лицом?
— Песок, — ответил Тим. — Послушайте, у меня в кузове трое раненых. Может кто-нибудь вести машину дальше вместо меня?
— Да, но нас здесь только двое. Остальные празднуют. Ваши парни тоже одержали победу, а? Мы уже знаем, что у вас там была драка, и вы расколошматили их…
— Раненые, — сказал Тим. — В госпитале кто-нибудь есть?
— Остается надеяться, что да. У нас тут тоже есть раненые. Но мы победили! Они не ожидали этого, Тим, это было прекрасно! Варево Форрестера их попросту уничтожило. Они будут удирать без остановки, пока…
— Они уже остановились. И, Кэл, у меня нет времени на разговоры.
— Да. Ладно. Все празднуют, это в Городском Совете, а госпиталь совсем рядом, так что вам помогут. Может, там вы и не найдете ни одного трезвого, но…
— Баррикада, Кэл. Я не смогу помочь вам разобрать ее. Я и сам ранен.
— О… Плохо, — Кэл отодвинул бревно, ни в одном из домов не горел свет. Тим на дороге не видел ни одной души. Ехать здесь было легче: все рытвины засыпаны. Тим проехал поворот и увидел город.
Неярко светилось во тьме здание Городского Совета. В каждом окне — свет зажженной свечи или керосиновой лампы. Этот свет не слишком впечатлял после ослепительного сияния атомной электростанции, но все же он служил несомненным признаком, что здесь — празднуют. Народу собралось так много, что в здании все не поместились. И потому, несмотря на мелкий сыплющийся с неба снег, люди толпились на улице. Поскольку было холодно и дул ветер, люди жались друг к другу, образуя тесные группки, но, все равно, Тим услышал, как громко они смеются. Он остановил машину поблизости, возле здания бывшего городского санатория.
Он начал вылезать из кабины, навстречу ему хлынули люди, толпившиеся возле дома Городского совета. Кто-то бежал, неуклюже раскачиваясь. Эйлин — это ее солнечная улыбка. Улыбка широкая и знакомая.
— Осторожнее! — закричал Тим, но было поздно. Она стремглав кинулась к нему, крепко обняла, смеясь. А он старался сохранить равновесие, чтобы оба они не упали. Боль скрежещуще заплясала в кости. — Осторожнее! Господи Иисусе. У меня в бедре кусок металла.
Она отскочила от него, будто ужаленная.
— Что случилось? — и увидела его лицо. Улыбка ее пропала. — Что случилось?
— Снаряд мортиры. Он разорвался как раз перед нами. Мы — с радиоаппаратурой — находились на верхушке башни охлаждения. Осколки разнесли радио на куски, а полицейского… э… да, его фамилия была Уингейт — тоже в клочки, а я, Эйлин, стоял как раз между ними. Как раз между ними. Но все, что досталось на мою долю — это горсть песка, выброшенного взрывом из мешка мне в лицо и осколок в бедре. У тебя все в порядке?
— О, конечно. И с тобой все в порядке, так ведь? Ты можешь ходить. Ты жив. Слава Богу, — и раньше, чем Тим успел прервать ее, Эйлин продолжала. — Тим, мы победили! Мы, должно быть, перебили половину людоедов, а те, кто уцелел, все еще удирают. Джордж Кристофер гнался за ними пятьдесят миль!
— Они никогда не полезут к нам снова, — хвастливо крикнул кто-то, и Тим понял, что вокруг него столпились. Мужчина, крикнувший это, выглядел странно. По виду похоже индеец. Он сунул Тиму бутылку:
— Последнее ирландское виски в мире.
— Хорошо бы поберечь его для кофе по-ирландски, — засмеялся кто-то, — но кофе больше не будет.
Бутылка была почти пуста. Тим не стал пить.
— В кузове раненые! — закричал он. — Нужны те, кто понесет носилки! — и повторил снова. — Кто понесет носилки. И сами носилки тоже нужны кстати. — Кое-кто из празднующих направились к больнице. Славно.
Эйлин нахмурилась — не столько горестно, сколько изумленно. Она все смотрела на Тима — чтобы до конца увериться, что он здесь. И что он жив.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
