кожаного портфеля стянутую резинкой папку. Папка тоже была черная, и на ней красовалась надпись: КАФЕДРАЛЬНЫЕ ПЛАНЫ УРОКОВ.
– Это моя личная копия, – пояснил Скунс. – Так что пока можете ею пользоваться.
Я открыла папку. Там оказалась довольно толстая пачка листков с текстом, напечатанном на мимеографе той же пурпурной краской, что и на листке с расписанием занятий. Я сразу обратила внимание на то, что здесь по-прежнему в ходу тот учебник, которым пользовался еще мой брат: Уитмарш, «Начальный курс французского языка». Я хорошо помнила эту книгу в яркой, оранжево-черной обложке, над которой Конрад, тяжко вздыхая, провел немало вечеров.
Я тоже горестно вздохнула и, не очень-то представляя, что еще я могу сказать, пролепетала:
– Большое вам спасибо.
На дне черной папки я обнаружила потрепанный конверт с очередной пачкой листков, явно размноженных с помощью некой копировальной машины и тоже в красном цвете.
– Это личные планы преподавателей нашей кафедры, – пояснил Эрик Скунс. – Никакого фотокопирования без разрешения. Кстати, копировальная машина «Банда» находится у нас в учительской. Но приходить туда, чтобы на ней поработать, желательно пораньше.
О копировальных машинах я, конечно, уже слышала, но самой мне ими пользоваться никогда не доводилось. К тому же большая часть школ уже успела перейти к менее трудоемким способам копирования. Даже в школе «Саннибэнк Парк» в учительской стоял вполне современный ксерокс.
– Я не уверена, что сумею управиться с такой машиной, – сказала я.
Скунс с отвращением фыркнул.
– Ну, так постарайтесь этому научиться! Это ведь в ваших же интересах, не правда ли? Ну, нам пора. Уже без пятнадцати. Уроки здесь начинаются вовремя.
Глава восьмая
Классическая школа для мальчиков «Король Генрих», 10 апреля 1989 года
Наша учительская находилась в Среднем коридоре, там же, где и языковые кафедры. Это было небольшое, казенного вида помещение с четырьмя столами, двумя креслами, телефоном на стене и с неким предметом в углу, который как раз и оказался множительной машиной «Банда», весьма примитивным устройством, металлический валик которого нужно было поворачивать ручкой. На подносе внизу лежали чистые листки бумаги. Сам механизм был защищен некой решеткой, как передок автомобиля, и в солнечном свете казалось, что «Банда» скалит зубы.
Это планы уроков преподавателей вашей кафедры, сказал мне Скунс, и я поняла, что эти тексты, напечатанные расплывающимися чернилами, мне следует размножить, а для этого их, видимо, нужно укрепить на валике «Банды», дабы она неким образом перенесла заданный текст на чистый лист бумаги. На пробу я выбрала план с пометкой «четвертый младший», прикрепила к валику и повернула ручку. Валик крутанулся, исходный текст вылетел из-под него и приземлился на пол, а новый отпечаток – смазанный и довольно бледный – вылез откуда-то изнутри. Расплывчатые буквы на нем были того же желчно-пурпурного цвета. Я сунула в машину второй листок, но на этот раз неудачно: его смяло и даже несколько изжевало кромкой валика. Поскольку это был чей-то чужой план, я принялась тщательно его разглаживать, а затем предприняла третью попытку, чувствуя острый характерный запах чернил, металла и растворителя.
Теперь ручка поворачивалась легко. Валик ритмично клацал, точно некая механическая игрушка. Отпечатанные листки машина выстреливала один за другим, и они как попало приземлялись на пол. Я наклонилась, стала их собирать и почти сразу обнаружила, что пальцы и ладони у меня от этой мерзкой краски тоже стали пурпурными.
– Черт побери! – озлилась я. В этот момент дверь отворилась, и в учительскую вошел седовласый мужчина в докторской мантии. На лице у него было отчетливо написано неодобрение, однако мой возглас он никак не прокомментировал. Я почувствовала, как щеки мои заливает жаркий румянец, а седой мужчина спокойно спросил:
– Вы, должно быть, мисс Прайс?
Я издала некий невнятный слабый писк и принялась собирать с пола рассыпанные листочки.
– Я – доктор Синклер, заведующий кафедрой французского языка. Скунсу следовало лучше подготовить вас к столь важному дню. Он должен был обеспечить вас копией Книги и прочими необходимыми материалами. – Он посмотрел на мои руки, перепачканные чернилами. – Я вижу, вам пришлось самостоятельно поработать на этой машине.
Я кивнула:
– Да. Благодарю вас, доктор Синклер. У меня уже все в порядке.
– Это хорошо. – Некоторое время он холодно меня рассматривал, потом заметил: – Но, боюсь, в нашей школе не имеется отдельных туалетов для дам. Вам, видимо, придется взять у секретаря школы ключ от неисправного туалета.
– Ничего страшного. Я так и сделаю, – сказала я.
– И еще одно. – Он снова осмотрел меня с головы до ног. – Видите ли, дамы в нашей школе брюк, как правило, не носят. У нас имеется вполне определенный дресс-код: офисный костюм для мужчин и деловой костюм с юбкой или строгое платье для дам.
– Ах, вот как, – сказала я, весьма этим заявлением ошарашенная. За свой новый брючный костюм я заплатила гораздо больше, чем обычно тратила на одежду для работы, полагая, что он-то как раз и подходит под понятие «деловой». Я собралась возражать, но было в Синклере нечто, способное сразу смутить человека, хотя внешне он выглядел абсолютно спокойным. Возможно, на меня так действовала его мантия и весь его начальственный вид. Во всяком случае, демонстрация собственного превосходства явно давалась ему без труда. Он преподавал в «Короле Генрихе» больше тридцати лет и был практически частью самого этого старинного здания. Я попыталась представить себе, каково это – обладать подобным чувством уверенности в себе. Однако ощутила лишь комок в горле и подозрительное жжение в глазах.
А Синклер, словно не замечая, как изменилось выражение млего лица, продолжал неторопливо меня наставлять:
– Если у вас возникнут сложности при общении с учениками – любые сложности, – сразу же сообщите Скунсу. Он сам с мальчишками разберется. И вообще Скунс – парень очень неплохой. Свое дело знает. И подскажет вам, как в случае чего наказать провинившихся: оставить после уроков или как-то иначе.
– Надеюсь, что с учениками у меня никаких сложностей не возникнет, – строптиво заявила я.
Его взгляд, вежливо-недоверчивый, явственно свидетельствовал о том, что в его мире учительница – особенно такая молодая – неизбежно должна иметь сложности с учениками-мальчишками.
– Но если сложности все-таки возникнут, сразу же посоветуйтесь со Скунсом, – повторил он и быстро вышел, прошелестев подбитой алым мантией.
Я аккуратно сложила смятые листки. Руки у меня немного дрожали.
Я здесь чужая, думала я. Меня здесь не примут. И что вообще, скажите на милость, заставило меня думать, что я смогу преподавать в такой школе?
Я вспоминала длинные списки школьных правил, собранные в черной папке Скунса; Синклера в роскошной докторской мантии; зловредную машину «Банда» со скалящейся решеткой; а еще то, каким тоном Скунс говорил о других преподавателях. И мысли об этом вызвали одно далекое воспоминание: голос Конрада, словно донесшийся до меня сквозь все эти годы, и черный дым, уносимый ветром.
«Французский
