С этого невеселого события началось его пребывание в клокочущем мире людей.
Первую операцию несчастному ребенку сделали, когда ему было годика три. Врачи обнаружили у него паховую грыжу, какие возникают от перенапряжения только у взрослых, на протяжении долгих лет занимающихся тяжелым физическим трудом, вроде перетаскивания на большие расстояния негабаритных грузов.
За год до этого Раф едва не лишился жизни: гуляя во дворе, он оступился и провалился в яму с нечистотами. Его тогда спас старший брат. После проклятой ямы Рафчик стал заикаться.
Отчаявшиеся родители повели сына к знаменитому детскому врачу профессору Терновскому, у которого в те годы лечилась вся мальчишечья и девчачья Москва.
У профессора они долго не задержались. Терновский быстро осмотрел маленького пациента. "Не жилец! — холодно резюмировал он. И сестре: — Следующий!"
По протекции близкого друга семьи, директора стадиона "Юные пионеры", мальчика пристроили в секцию легкой атлетики.
Раф принялся за дело так, словно всерьез вознамерился стать победителем олимпийских игр. Он по целым дням птицей летал по гаревой дорожке, наматывая километр за километром.
Когда его приятели шли в душевые, чтобы смыть с себя юношеский пот, Раф направлялся к гиревикам, где часами изнурял себя поднятием тяжестей.
Дни шли за днями, годы сменялись годами. Раф продолжал истязать себя чемпионскими тренировками.
После такой грандиозной работы любой другой на его месте либо окочурился, либо побил бы все мыслимые и немыслимые спортивные рекорды и еще при жизни заслужил бы себе бронзовый памятник от благодарных фанатов. Раф же только окреп. И практически перестал болеть.
Если бы титанические усилия, потраченные им на беговых дорожках, в бассейнах и тренировочных залах, можно было перенаправить в русло созидательного труда, например, на возведение какого-либо грандиозного сооружения, то в результате мог бы вырасти колосс, вроде Эйфелевой башни или Кёльнского собора.
За эти годы Раф вытянулся, вымахав под два метра, раздался в плечах, став похожим на легендарного Арнольда Шварценеггера, слегка раскатанного дорожным виброкатком.
А дорожный каток действительно некогда изрядно помял Рафа. Вернее, это он всем так говорил, на самом же деле Раф спьяну вывалился из кресла асфальтоукладчика, где под покровом ночи "налаживал" скоротечную любовь с такой же любительницей экстремального секса, каким он и сам был в годы своей шальной молодости.
В результате неосмотрительный юноша с множественными переломами угодил в больницу, где состоялась его памятная встреча с полковником, подвергшим уничижительной критике великий роман Ярослава Гашека.
Пока Рафу в больнице вправляли костяк и склеивали сухожилия, его подружка снюхалась с какими-то дзэн-буддистами и укатила с ними в Непал, чтобы попрактиковаться в секс-экстриме на вершинах Гималаев.
В ванной Раф задержался у большого зеркала. Нет, он еще ничего… Правда, большие уши, густо покрытые волосами, придают ему несколько живодерский вид, но это очень нравится женщинам, питающим слабость к мужчинам с ярко выраженной харизмой. Пусть даже эта харизма и несет в себе отрицательное начало. Если такое возможно…
Вообще женщин и их пристрастия понять не просто. Одна его добрая знакомая, неоднократно побывавшая замужем, каждый раз подбирала себе спутника жизни с каким-либо серьезным физическим изъяном.
Начала она с карьерного дипломата, у которого на каждой ноге было по восемь пальцев, а завершила свои матримониальные мазохизмы кинорежиссером с двумя членами и четырьмя яйцами, как у кенгуру.
Фанатичная почитательница таланта Сальвадора Дали, она утверждала, что неполноценные мужчины вызывают у нее невиданное по остроте чувство, сравнимое с тем, какое может возникнуть у меломана-извращенца, если при нем исполнить Бетховенскую Лунную сонату на двуручной пиле и велосипедном насосе.
Раф еще немного повертелся перед зеркалом. Нос крупноват, но это даже идет к его крепкому, моложавому лицу. Короткая стрижка тоже вполне годится, седины почти не видно; чистые — и это после попойки! — голубые глаза иронично и мечтательно смотрят вдаль.
Кто сказал, что у него подбородок старца?! Широкий — да, раздвоенный, как у всякого истинного сластолюбца, — да. И не более!!!
Раф крякнул. Сделал шаг назад, чтобы оглядеть себя всего: от мускулистых плеч, немного полноватого живота и сильных длинных ног. Фигура пожилого человека из высшего общества, для поддержания спортивной формы направляющегося на теннисный корт или к бабе. Надо только ровней держать голову, тогда он будет выглядеть моложавей.
Раф казался бы сам себе почти сорокалетним, если бы не знал, что так думают о себе почти все старики, любящие часами торчать перед зеркалом.
Стоя под ледяным душем и горланя арию Надира, Раф вдруг вспомнил, что несколько лет назад он, в ту пору сходивший со сцены поэт, уже менял — правда, не по собственной воле, а под давлением обстоятельств — свою жизнь, в мгновение ока превратившись в заурядного учителя литературы. Пусть и с профессорским званием. И что из этого вышло? Одно расстройство… Раньше он мало что знал о том, чем живет нынешнее поколение юных творцов. Теперь знает, и не сказать, чтобы это знание его сильно воодушевляло. Впрочем, чёрт с ними со всеми!
Теперь всё будет иначе.
Настала пора менять жизнь. И перво-наперво надо завязывать с литературным институтом, покончив навеки с преподавательской деятельностью.
Раф насухо вытер временно помолодевшее тело жестким полотенцем и, насвистывая, в одних шлепанцах направился на кухню, где в самом приподнятом состоянии духа принялся готовить себе диетический завтрак по-шнейерсоновски: яичницу-глазунью с копченой грудинкой и крепкий кофе.
Включил телевизор. Скривив губы, просмотрел утренние новости.
Завершил трапезу сигарой и горстью разнообразных лекарственных и витаминных таблеток, которые запил сильно подсахаренным апельсиновым соком. При этом он грустно улыбался. "Лекарство должно быть сладким, а истина красивой…", пришли на память строки из рассказа обожаемого писателя.
Глава 14
Скрипнула дверь, и на пороге появилась Марта: босая, в халате Рафа.
Будто свежий ветер с бескрайних океанских просторов вторгся в кухонное помещение, изгнав из него прозаические кулинарные запахи. Смуглолицая, с влажными бездонными глазами, с распущенными темными волосами, Марта была необычайно красива.
Раф открыл рот и так, с разинутым ртом, ошеломленный, простоял не менее минуты.
Глаза его восторженно сияли.
— Шорах ани веноввах, беноит Ершалоим, — наконец произнес он.
Сбить Марту с толку было не просто. Слегка помедлив, она перевела:
— Дщери Иерусалимские! черна я, но прекрасна.
Раф, сделав выдох и незаметно подобрав живот, подошел к девушке и сбросил шлепанцы.
— Надень постолы, дура, — сказал он нежно, — пол холоден и не совсем чист… — И добавил: — Не хотел тебя будить. Словом, на заре ты ее не буди-и-и, пусть она еще сладко-о-о поспи-и-ит, — пропел он.
— С добрым утром!
— Марта, любовь моя, выходи за меня замуж!
— Так, сразу?!
— Не стоит медлить понапрасну!
— После одной-единственной ночи любви?! Ты с ума сошел! Выскакивать замуж, не успев проверить наши чувства? Это же безнравственно!
Раф замотал головой, как собака, вылезшая из воды.
— Ты воспламенила меня! Я тобою опьянен! Всё золото мира готов к ногам твоим я бросить! — проникновенно сказал он, поглядывая на девушку весьма любовно.
— А как же твоя рогобоязнь, которой ты страдаешь с детства? И которая мешает тебе жениться?
— Ах, что рогобоязнь! Плевать я хотел на рогобоязнь! Я отменяю ее к чёртовой матери! — дерзостно выкрикнул он. — Отменяю как атавистическую условность! Нельзя жить в вечном страхе, думая о том, что любимая может тебе изменить. Сегодня ночью я понял это! Выходи за меня замуж и начинай изменять в первый же день! Я великодушен и разрешаю тебе время от времени наставлять мне рога! Это будет действовать на меня освежающе и возбуждающе! Измена и ревность всегда были скрытым стимулятором творчества. Вспомни Пушкина, Маяковского, Есенина, Мандельштама… Измена тонизирует, измена — это как пантокрин для тех, у кого плохо стоит.
