Даже не удивительно и как-то наплевать, скучать уж точно не буду, если он не вернётся. Я вымотана и раздавлена одним махом. Пережитый стресс в купе со жгучей болью в груди от очередного эмоционального притворства, играет на контрасте с леденящей пустотой внутри меня в районе живота. Там где выскребено всё под чистую, вычищено холодными инструментами до зияющих дыр, через которые сочится разорванная на куски душа, совершившая грех.
Нет, конечно же грех всецело лежит на моих руках и мне с ним жить, а не Вадиму, и не врачу. Придется каждый день томиться на медленном огне угрызений совести, сходя с ума от всевозможных «если».
Пока мы идём к машине, всё больше ощущаю нарастающую неловкость растущую в геометрической прогрессии, заставляя меня съёжиться. Наблюдаю за широкой спиной быстро направляющейся за пределы больничного корпуса пропахшего едкой смесью медикаментов и разрушенных женских надежд, и мечтаний.
Приостанавливаясь у двери, снимает бахилы, а дождавшись меня, опускается на корточки в немом предложении помочь стянуть с кроссовок полиэтиленовые чехлы, которые совсем недавно зачем-то натянул, только чтобы пройти каких-то несколько метров. Не возражаю, попеременно поднимаю ноги. Приходится слегка касаться ладонью напряженного плеча Андрея в поисках опоры, неохотно признаваясь себе, что прикосновения чудесным образом успокаивают.
Андрей не спеша выпрямившись, притворно сердито смотрит в глаза, наказывая холодом серых глаз вынуждая отвернуться. Безрезультатно пытаясь утихомирить водоворот мыслей направленных на выяснение, что может Крутилин ко мне чувствовать в свете последних событий. Сочувствие? Неприязнь? Или элементарную ненависть за то, что я как всегда играю роль кости в его горле?
Толкает стеклянную дверь, чтобы вырваться в прохладу и чистый воздух, волоча меня следом, до хруста костяшек сжимая мою руку в своей. Прошибает током от злого прикосновения, такого наполненного нервным покалыванием, что хочется поскорее избавиться от мужской ладони, пока моя ещё функционирует. Остановившись на парковке, Андрей воровато оглядывается по сторонам и удостоверившись в отсутствии зрителей, припирает спиной к прохладному металлу машины.
— Дура ты, Зановская, — сминает мои плечи и волю, запирая на все замки порыв огрызнуться. — И лечишься не в тех медучреждениях. Зачем ты это сделала?
Некоторая неловкость пронзает насквозь, чтобы тут же утонуть в неуместной истоме, которая вновь разливается от въедливого взгляда, теплом согревая озябшее от ветра тело. Жар по венам не спешит тормозить, а наоборот ускоряет пульс, сжимая между нами расстояние до мизерной полоски наполненной горечью его слов, но при этом стопоря рефлексы побуждающие разорвать тесный контакт. Аура вокруг нас пропитана такой человечностью, взаимопомощью, что в ней даже умереть не страшно, а спокойно.
— Что? — запоздало отвечаю вопросом на вопрос, уповая на быстрый разговор без выворачивания меня наизнанку.
— Не дури, ты прекрасно понимаешь о чём я.
Отталкивается и делает шаг назад, раздражённо ведёт головой, отряхиваясь от моей наигранной дурости. Пальцы подрагивают пока он безуспешно прикуривает сигарету, раз за разом чиркая колёсиком зажигалки.
— А для кого бы я его рожала? Для тебя? — вырвав так и не прикуренную сигарету, разломив ту пополам, достаю из кармана лимонные конфетки, некогда помогающие утихомирить тошноту. — Вот, займи ими рот, и отвези меня домой. Пожалуйста! — вручаю горстку леденцов, методично давя в себе раздражение ко всей ситуации в целом, а не конкретно к Андрею.
— Ко мне? К тебе?
— Не нужны мне твои подачки — испуганно отвечаю, вскидывая голову и встретившись с плохо скрываемым осуждением, начинаю паниковать. — Я хочу к себе домой. Хочу забиться в угол, потому что без тебя и твоего порицания прекрасно осознаю как я накосячила, убив ребёнка, отобрав у него жизнь по приказу, а не по своей воле. Хочешь меня ненавидеть?! Пожалуйста! Только нотациями не пытай.
Пока я истошно ору, глотая истерику сдобренную тугой слюной, до сих пор хранящей больничный привкус, Андрей глядя куда-то сквозь меня, досадно морщится, видимо понимая теперь грань моего состояния, стоящего уже на парапете истерики. И сейчас выбор за ним, либо успокоить, либо столкнуть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Тварь я конченая…сама это понимаю и мне от этого ещё больнее. Я никогда не смогу простить себя за малодушие, за отсутствие смелости… — меня вовсю колотит, мандраж растягивает на губах нервную ухмылку, больше походившую на звериный оскал. Смех сквозь слезы сильнее раскрывает уязвление и разбитость. А честность, с которой я согласна на все сто, невыносимо тянет жилы тоской и ненавистью к себе самой, морозит одиночеством маячившим на горизонте моей жизни. — Ты хотя бы не смотри на меня так, — дрожу от холода, но не того который порывистым ветром пробирается под толстовку, облизывая кожу колючей боязнью, что Андрей может меня оттолкнуть.
Андрей молча достаёт сигареты, вновь воюет с зажигалкой и наконец закурив, переводит на меня взгляд, по которому не понять истинных эмоций. Снова затягивается, глубоко, нервно и почти не выпуская дым сразу, отравляя лёгкие никотином. Так же, как я травлю себя плачем.
— Извини…что мой телефон разрядился и я не помню других номеров наизусть, — стираю слёзы промокшим рукавом. — Извини…что ты самый родной человек для меня. Извини…что мне не к кому больше обратиться.
Зажмуриваюсь, облегчённо вздыхая, выговорив наболевшее, гложущее изнутри и рвущее на части.
Кончика носа касается что-то жаркое, тесное, влажное, но до одури приятное и знакомое. С трудом разлепив заплаканные веки, вижу как Андрей нежно целует в нос, не спеша отстраняться, а плотнее вдавливаясь и обнимая. Успокаивая и убаюкивая в своих объятиях, забирая часть боли.
— Поехали, не хватало, чтобы ты ещё и простыла.
Усаживает на пассажирское сидение, бережно накидывает ремень безопасности, а щёлкнув замком, снова целует. Теперь уже в висок, быстро, попутно сочувственно вздыхая, словно выражая этим горячим потоком воздуха жалость к моей безнадёжности.
— Сначала заедем ко мне, я заберу ноут, соберу кое-какие вещи…
— Зачем? — перебиваю чётко озвученный маршрут. — Я справлюсь сама, не маленькая.
— Конечно, не маленькая. Даже аборты имеешь право делать, — перекрикивает истошное гудение своего же клаксона, обозначая собственное безрассудство грубого перестраивания в левый ряд, обгоняя и со злостью давя на педаль газа. — Раньше мне надо было уебать тварь эту, чтобы ссал кровью и трахаться не хотел.
Следующие за нами автолюбители откликаются нетерпеливыми и предупреждающими сигналами, но Андрей лишь нервно скользит взглядом по зеркалам, игнорируя все положенные дорожные правила. Я вдавливаюсь сильнее в кресло, начиная думать, что авария сейчас уместное наказание за взятый мною на душу грех.
— Прекрати, ты угробишь нас.
Срываюсь на визг, когда Андрей проскакивает на красный, буквально перед колёсами КАМАЗа.
Остаток дороги едем молча и мой водитель смиренно придерживается минимального скоростного режима, вымещая злобу на сигаретах, выкуривая их почти с фильтром, одну за одной. В душном салоне наполненном гневом и так нечем дышать, так ещё и сизое облако выедает глаза вместе с мозгом, которым я не могу понять с чего Андрей так злится?
Бесится, стискивая руль до противного треска кожаной оплётки, скрипя этим звуком по натянутым нервам, словно пенопластом по стеклу. Мерзко заставляя передернуться и поскорее сбежать от него.
— Мне этот академик в очках сказал, что тебе нужен уход, — припарковавшись во дворе, Андрей устало опускает голову, уперевшись лбом в собственные руки, крепко стискивающие руль. — Следить за температурой, так что тебе придется меня терпеть.
— Я готова, только мозг мне не клюй. Без тебя тошно. И… — невесомо касаясь, зарываюсь пальчиками в его волосы. — Спасибо тебе. Мне действительно больше не на кого положиться и я бы не хотела огласки на работе.
Последняя фраза лишняя, ведь Андрей мой вечный буфер, который умеет смягчать силы удара при столкновениях с жизненными проблемами и без него я никто, раздавленная девчонка, ищущая тепла.
