как расставляла свои маленькие сети!
Нежданов ни слова не промолвил и только сбоку посмотрел на свою странную собеседницу.
– Послушайте, – продолжала она, – я не стану притворяться: я не люблю Валентины Михайловны – и вы это очень хорошо знаете. Я могу вам показаться несправедливой… но вы сперва подумайте…
Голос пресекся у Марианны. Она краснела, она волновалась… Волнение у ней всегда принимало такой вид, как будто она злится.
– Вы, вероятно, спрашиваете себя, – начала она снова, – зачем эта барышня мне все это рассказывает? Вы, должно быть, то же самое подумали, когда я вам сообщила известие… насчет господина Маркелова.
Она вдруг нагнулась, сорвала небольшой грибок, переломила его пополам и отбросила в сторону.
– Вы ошибаетесь, Марианна Викентьевна, – промолвил Нежданов, – я, напротив, подумал, что я внушаю вам доверие, и эта мысль мне была очень приятна.
Нежданов сказал не полную правду: эта мысль только теперь пришла ему в голову.
Марианна мгновенно глянула на него. До тех пор она все отворачивалась.
– Вы не то чтобы внушали мне доверие, – проговорила она, как бы размышляя, – вы ведь мне совсем чужой. Но ваше положение и мое – очень схожи. Мы оба одинаково несчастливы; вот что нас связывает.
– Вы несчастливы? – спросил Нежданов.
– А вы – нет? – отвечала Марианна.
Он ничего не сказал.
– Вам известна моя история? – заговорила она с живостью, – история моего отца? его ссылка? Нет? Ну так знайте же, что он был взят под суд, найден виноватым, лишен чинов… и всего – и сослан в Сибирь. Потом он умер… мать моя тоже умерла. Дядя мой, господин Сипягин, брат моей матери, призрел меня – я у него на хлебах, он мой благодетель, и Валентина Михайловна моя благодетельница, – а я им плачу черной неблагодарностью, потому что у меня, должно быть, сердце черствое – и чужой хлеб горек, и я не умею переносить снисходительных оскорблений, и покровительства не терплю… и не умею скрывать, и когда меня беспрестанно колют булавками, я только оттого не кричу, что я очень горда.
Произнося эти отрывочные речи, Марианна шла все быстрей и быстрей.
Она вдруг остановилась.
– Знаете ли, что моя тетка, чтобы только сбыть меня с рук, прочит меня… за этого гадкого Калломейцева? Ведь ей известны мои убежденья, ведь я в глазах ее нигилистка – а он! Я, конечно, ему не нравлюсь, я ведь некрасива, но продать меня можно. Ведь это тоже благодеяние!
– Зачем же вы… – начал было Нежданов и запнулся.
Марианна опять мгновенно глянула на него.
– Зачем я не приняла предложение господина Маркелова, хотите вы сказать? Не так ли? Да; но что же делать? Он хороший человек. Но я не виновата, я не люблю его.
Марианна снова пошла вперед, как бы желая избавить своего собеседника от обязанности чем-нибудь отозваться на это нежданное признание.
Они оба достигли конца аллеи. Марианна проворно свернула на узкую дорожку, проложенную сквозь сплошной ельник, и пошла по ней. Нежданов отправился за Марианной. Он ощущал двойное недоумение: чудно ему казалось, каким образом эта дикая девушка вдруг так откровенничает с ним, и еще больше дивился тому, что откровенность эта его нисколько не поражает, что он находит ее естественной.
Марианна вдруг обернулась и стала посреди дорожки, так что ее лицо пришлось на расстоянии аршина от лица Нежданова, – и глаза ее вонзились прямо в его глаза.
– Алексей Дмитрич, – заговорила она, – не думайте, что моя тетка зла… Нет! она вся – ложь, она комедиантка, она позерка – она хочет, чтобы все ее обожали как красавицу и благоговели перед нею, как перед святою! Она придумает задушевное слово, скажет его одному, а потом повторяет это же слово другому и третьему – и все с таким видом, как будто она сейчас это слово придумала, и тут же кстати играет своими чудесными глазами! Она самое себя очень хорошо знает – она знает, что похожа на мадонну, и никого не любит! Притворяется, что все возится с Колей, а только всего и делает, что говорит о нем с умными людьми. Сама она никому зла не желает… Она вся – благоволение! Но пускай вам в ее присутствии все кости в теле переломают… ей ничего! Она пальцем не пошевельнет, чтобы вас избавить; а если ей это нужно или выгодно… тогда… о, тогда!
Марианна умолкла. Желчь душила ее, она решилась дать ей волю, она не могла удержаться, – но речь ее невольно обрывалась. Марианна принадлежала к особенному разряду несчастных существ (в России они стали попадаться довольно часто)… Справедливость удовлетворяет, но не радует их, а несправедливость, на которую они страшно чутки, возмущает их до дна души. Пока она говорила, Нежданов глядел на нее внимательно; ее покрасневшее лицо, с слегка разбросанными короткими волосами, с трепетным подергиваньем тонких губ, показалось ему и угрожающим, и значительным – и красивым. Солнечный свет, перехваченный частой сеткой ветвей, лежал у ней на лбу золотым косым пятном – и этот огненный язык шел к возбужденному выражению всего ее лица, к широко раскрытым, недвижным и блестящим глазам, к горячему звуку ее голоса.
– Скажите, – спросил ее наконец Нежданов, – отчего вы меня назвали несчастливым? Разве вам известно мое прошедшее?
Марианна кивнула головою.
– Да.
– То есть… как же так известно? Вам кто-нибудь говорил обо мне?
– Мне известно… ваше происхождение.
– Вам известно… Кто же вам сказал?
– Да все та же – та же Валентина Михайловна, которою вы так очарованы. Она не преминула заметить при мне, по обыкновенью вскользь, но внятно – не с сожаленьем, а как либералка, которая выше всяких предрассудков, – что вот, мол, какая существует случайность в жизни вашего нового учителя! Не удивляйтесь, пожалуйста: Валентина Михайловна точно так же вскользь и с сожаленьем чуть не всякому посетителю сообщает, что вот, мол, в жизни моей племянницы какая существует… случайность: ее отца за взятки сослали в Сибирь. Какою аристократкой она себя ни воображай – она просто сплетница и позерка, эта ваша рафаэлевская Мадонна!
– Позвольте, – заметил Нежданов, – почему же она «моя»?
Марианна отвернулась и пошла опять по дорожке.
– У вас с нею был такой большой разговор, – произнесла она глухо.
– Я почти ни одного слова не вымолвил, – ответил Нежданов, – она одна все время говорила.
Марианна шла вперед молча. Но вот дорожка повернула в сторону – ельник словно расступился, и открылась впереди небольшая поляна с дуплистой плакучей березой посредине и круглой скамьей, охватывавшей ствол старого дерева. Марианна села на эту скамью; Нежданов поместился рядом. Над головами обоих тихонько покачивались
