— Да, была игра! А все мужики здѣшніе. Никакого разговора съ ними безъ проклятаго пойла вести нельзя. Ихъ поишь — ну, и самъ пьешь.
Петръ Михайлычъ кряхтѣлъ, возясь съ сапогами.
— Не надѣваются? — спросилъ Василій Тихонычъ.
— Подаются, но очень туго. Фу! Надѣлъ одинъ сапогъ.
Потъ съ Петра Михайлыча лилъ градомъ.
— И съ чего это поты послѣ выпивки всегда лѣзутъ — я даже не понимаю. Утро вѣдь совсѣмъ холодное, — говорилъ онъ.
Вскорѣ операція надѣванія охотничьихъ сапоговъ была окончена. Петръ Михайлычъ началъ искать жилетъ, но его не находилъ.
— Фу, ты пропасть! Жилетъ пропалъ. Амфилотей! Гдѣ мой жилетъ? — крикнулъ онъ егерю.
— Экъ, хватились! Да вѣдь вы еще третьяго дня вашу жилетку мужику подарили.
— Какъ мужику? Какому мужику?
— Да неужто не помните? Семену. Принесъ онъ вамъ лисій хвостъ въ подарокъ, а вы ему жилетку…
— Да что ты врешь! Съ какой стати я буду жилетку дарить!
— Однако, вотъ подарили. Ужъ и мы-то не мало дивились, да не отнимешь. Семену жилетку, а Панкрату свою фуражку отдали, а съ его головы себѣ оставили.
— Фу! Да какъ-же это я такъ? — протянулъ въ удивленіи Петръ Михайлычъ?
— Очень ужъ хвативши были здорово. Въ чувство вошли, обниматься начали.
— Въ Панкратовой шапкѣ стало быть мнѣ и на охоту идти?
— Да другой нѣтъ. И шапка-то его, что вы у себя оставили, самая замасленная. Вотъ.
— Ну?! Да неужто-же мнѣ въ ней и въ городъ домой ѣхать?
— А то какъ-же иначе?
— Ха-ха-ха! — хохоталъ Василій Тихонычъ. — Въ мужицкой шапкѣ явишься къ женѣ! Вотъ это будетъ штука!
— Тсъ… Нельзя въ такой шапкѣ къ женѣ явиться. Надо будетъ, какъ пріѣду въ Петербургъ, сейчасъ-же новую себѣ купить. А ты то-же егерь. Хорошъ! Чего смотрѣлъ? — накинулся Петръ Михайлычъ на Амфилотся.
— Помилуйте, ваша милость… Да вѣдь я не нянька… Не драться-же мнѣ съ вами.
— Нельзя-ли у этого мужика мою фуражку-то хоть за рубль выкупить?
— Да этотъ мужикъ еще вчера въ городъ съ сѣномъ уѣхалъ. Вѣдь вы ему фуражку-то свою третьяго дня подарили.
— Дѣлать нечего, надо въ этой замасленной шапкѣ идти. Но гдѣ-же лисій хвостъ, который я у мужика на жилетку смѣнялъ? Хоть женѣ свезти этотъ хвостъ въ подарокъ. «Вотъ, молъ, убилъ лисицу».
— А хвостъ вы Агашкѣ подарили за пѣсни.
— Тьфу ты пропасть! Рѣшительно ничего не помню. Да что я, дурманъ какой пилъ, что-ли!
— Пиво-съ… Ромъ… Водку… Вѣдь три ящика пива-то у васъ съ компаніей выпито.
— Ну, дѣла!
Зазвенѣлъ бубенчикъ. Пріѣхалъ Степанъ на лошади, стучалъ кнутовищемъ въ окошко и кричалъ:
— Ваша милость! Готова подвода! Пожалуйте…
— Сейчасъ, сейчасъ…
Егеръ отвязывалъ отъ ножки дивана привязанную на цѣпь англійскую собаку Діану. Петръ Михайлычъ надѣвалъ патронташъ и кряхтѣлъ. Василій Тихонычъ осматривалъ бутылки въ ларцѣ.
— Ну, скажите на милость, весь мой запасъ спотыкаловокъ вчера высосали! Нечего и въ фляжку налить, чтобъ адмиральскій часъ въ лѣсу справить. Четыре бутылки были полныя — и въ лоскъ… Ни рябиновой, ни мадеры, ни хересу. Только коньяку на донышкѣ. Съ чѣмъ мы поѣдемъ?
— Насчетъ этого не безпокойтесь, — отвѣчалъ егерь. — У кабатчика нынче отличная водка. Даже самая очищенная московская есть. Рябиновый настой тоже прелесть. Пойдемъ мимо кабака, зайдемъ и наполнимъ охотничьи фляжки.
— А сыръ гдѣ? Гдѣ сыръ? Я вѣдь большой кусокъ сыру и колбасу привезъ. Фу, ты пропасть! Ни колбасы, ни сыру. А съ вечера все на столѣ было.
— А это ужъ у вашей собачки-англичанки спросите. Не слѣдовало ее на ночь въ избѣ оставлять.
— Да неужто Діана сожрала?
— Она-съ. Собственноручно видѣлъ, когда въ пять часовъ утра пришелъ сюда будить васъ. Она еще доѣдала тогда вашу закуску. Вонъ огрызокъ сыра подъ диваномъ валяется. Не въ моготу ужъ и дожрать-то было, подлой.
— Ну, за это драть! Немилосердно надо драть… — говорилъ Василій Тихонычъ, сжимая кулаки. — Ахъ, мерзавка! Да что это въ Англіи нарочно собакъ къ воровству пріучаютъ, что-ли! И вѣдь что обидно: безъ закуски, анаѳема, охотниковъ оставила. Ну, чѣмъ мы теперь въ лѣсу на привалѣ будемъ закусывать? Въ здѣшней лавочкѣ колбаса изъ кошатины. Развѣ сардинокъ коробку взять?
— Въ кабакѣ яицъ крутыхъ захватимъ, въ лавкѣ ситнику — вотъ намъ и закуска. Сбирайтесь только, ваша милость, скорѣй. Вѣдь ужъ скоро девять часовъ…
Всѣ засуетились. Егерь началъ выносить изъ избы ружья. Петръ Михайлычъ кряхтѣлъ и еле переставлялъ ноги, выходя на улицу деревни.
Черезъ минуту охотники, егерь и собака ѣхали въ телѣгѣ по деревнѣ.
— Легче, Стаканъ, легче! Животъ у меня дрожитъ очень и подъ сердце стрѣляетъ. Вѣдь ужъ ежели выѣхали, то куда теперь торопиться! Успѣемъ… — говорилъ Петръ Михайлычъ мужику и держался за животъ.
XII.
Доѣхали до кабака, находящагося на концѣ деревни; онъ-же постоялый дворъ и штофная лавочка. Вывѣска гласила: «Постоялый дворъ лучшихъ водокъ и наливокъ».
— Прикажете остановиться, ваша честь? — спросилъ мужикъ Степанъ, все время ѣхавшій по деревнѣ шагомъ по приказанію Петра Михайлыча.
— Да ужъ брать-ли водки-то съ закуской съ собой? — перебилъ его Василій Тихонычъ, обращаясь къ Петру Михайлычу. — Ты весь расклеился, еле сидишь на телѣгѣ.
— А то какъ-же? Обязательно надо брать. Чѣмъ-же мы подкрѣпимся-то въ лѣсу? Я изъ-за того только и расклеился, что не подкрѣпился съ утра, какъ слѣдуетъ.
— А подкрѣпишься, перекалишь и опять сдѣлаешься разварной судакъ — соусъ провансаль.
— Надо въ умѣренности. Я по малости. Зачѣмъ перекаливать?
— Возьмите, ваша милость, подкрѣпленія. Какая-же это будетъ охота, ежели безъ подкрѣпленія! — замѣтилъ Степанъ.
— Амфилотей! Брать? — спросилъ Василій Тихонычъ егеря. — Я боюсь, что какъ-бы намъ…
— Да ужъ возьмите. Что тутъ…
— Тпрр…
Степанъ остановилъ лошадь. Петръ Михайлычъ и Василій Тихонычъ слѣзли съ телѣги и вошли на крыльцо кабака, постоялаго двора тожъ. Хотѣлъ слѣзать и егерь, но Василій Тихонычъ остановилъ его.
— А ты покарауль собаку. Пусть она въ телѣгѣ останется. Я боюсь взять ее съ собой. Какъ-бы она не вскочила тамъ на буфетную стойку да не сожрала что-нибудь.
Въ кабакѣ толпились мужики. Были проѣзжіе, были и мѣстные. Тутъ-же присутствовалъ и кривой мужикъ, продавшій вчера Петру Михайлычу форель и потомъ бражничавшій съ нимъ. Онъ былъ пьянъ.
— Петръ Михайлычъ! Создатель! Словно солнце засіяло, когда вы вошли! — воскликнулъ онъ. — А я изъ-за васъ, ваша честь, сегодня гуляю, потому такъ какъ вы меня вчера попотчивали, а человѣкъ слабъ. Бабій платокъ, ваша честь, пропиваю, право слово. Денегъ нѣтъ, за деньгами я къ вамъ сегодня утречкомъ являлся, чтобы за вчерашнюю рыбу получить, а вы изволили сказать: «приходи потомъ».
— На деньги. Подавись.
Петръ Михайлычъ расплатился за рыбу.
— Вотъ за это спасибо! Вотъ благодаримъ покорно! — воскликнулъ мужикъ. — А теперь ужъ будьте, ваша честь, благородны и опохмелите меня стаканчикомъ… Дозвольте вашу милость съ здоровьемъ поздравить. Сами вы виноваты, что спутали меня вчера, такъ ужъ должны-же вы…
— Ну, налейте ему стаканъ!
Лѣзъ въ кабакъ и мужикъ Степанъ.
— Дозвольте, Петръ Михайлычъ, стаканчикомъ поруководствоваться, — заговорилъ онъ. — Ей-ей, поправка нужна. Цѣлый день я изъ-за вашей милости вчера прогулялъ. Отойти невозможно отъ васъ, потому жду, что вотъ-вотъ поѣдете…
— Еще стаканъ! — скомандовалъ Петръ Михаилычъ.
Мужики пили, сплевывали длинной слюной и обтирались полами.
— А вы, господа, пожалуйте на чистую половину. У насъ есть чистая половина на отличку для господъ, — приглашалъ кабатчикъ охотниковъ.
— Нѣтъ, нѣтъ… — отвѣчалъ Василій Тихонычъ. — Мы заѣхали только въ посудѣ водки съ собой взять, чтобъ на охотѣ при себѣ было. Да дайте намъ десятокъ яицъ въ крутую.
— Вася! Да выпьемъ здѣсь по рюмкѣ, - шепнулъ Петръ Михайлычъ Василію Тихонычу. — Ежели я теперь малость поправлюсь — ей-ей, я сейчасъ человѣкомъ стану.
— Да вѣдь перекалишь и на охоту не попадешь. Лучше ужъ тамъ выпьемъ.
— Тамъ особь статья, а здѣсь по одной… Только по одной.
Выпили и закусили кусочками рубца, лежавшаго на стойкѣ. Кабатчикъ налилъ охотникамъ въ двѣ фляги водки, снабдилъ яйцами и хлѣбомъ и они начали уходить изъ кабака.
— Ваша милость! Утромбуйте меня вторымъ стаканчикомъ, чтобы не хромать! Вѣдь изъ-за васъ сегодня загулялъ! — кричалъ имъ вслѣдъ кривой мужикъ, но они не оборачивались.
Опять въ телѣгѣ. Опять поѣхали.
— Ну, что? Какъ твое брюхо? — спрашивалъ Василій Тихонычъ Петра Михайлыча.
Лучше. Колетъ-то колетъ отъ тряски, но ужъ куда меньше. Рюмка поправки великое дѣло! Оттого я и мужикамъ въ поправкѣ не отказываю, что самъ понимаю, какъ это пользительно.
— Погоняй, Степанъ! Погоняй!.
