Так как приемы у Ермолова во время походов были совершенно бесцеремонные, и гости часто не знали точного часа его обеда, то мы решили предварительно сделать прогулку, чтобы осмотреть аул. По дороге нам попалось навстречу несколько возвращавшихся семей, и мы заметили необыкновенно красивых женщин, полузакрытых чадрами. Андреевский аул – единственный промышленный пункт в Чечне и сравнительно очень богат, потому-то жители, из боязни, чтобы дома их не были разграблены, и сочли за лучшее вернуть свои семьи. И хотя русские сами по себе составляют предмет ненависти магометан, но тем не менее доверие к ним так велико, что мужское население безбоязненно отправило вперед своих жен и детей. Но сами мужчины медлили еще возвращаться до последней возможности: они опасались заслуженного наказания за все убийства, грабежи и всякого рода насилия, которые позволяли себе против русских в те немногие дни, когда в горах Салатавии стояла грозная сила аварцев.
В башне, где находилась главная квартира, нам сказали, что обед давно готов. Но ввиду того, что Ермолов в этот день отправлял депеши императору, в которых давал подробный отчет о действиях отряда, нам пришлось ожидать его еще целый час. Я вышел с некоторыми офицерами в сад, из которого открывался превосходный вид на весь аул и его окрестности. Отсюда мы прошли в мечеть, смежную с башней; я нашел в ней несколько пергаментов, написанных на незнакомом мне языке, и взял их, чтобы подарить иезуиту в Моздоке.
По возвращении в столовую я увидел, что гостей больше, чем мест – обстоятельство, повторявшееся довольно часто, потому что всякий имел право являться без приглашения к столу Алексея Петровича, как называли все главнокомандующего. Слуги в подобных случаях приставляли к столу деревянные скамьи работы русских солдат. По принятому обычаю мы все ожидали прихода генерала, чтобы занять свои места. Наконец он вошел, поздоровался со всеми со своим обычным добродушием, не делая никаких различий, и сел у середины стола, пригласив некоторых начальников сесть рядом с ним, а меня и одного прибывшего со мною майора усадил на почетные места в конце стола.
Обыкновенно Ермолов перед обедом усиленно занимается делами со своими молодыми адъютантами, не отдавая предпочтения ни одному из них. Как словесные, так и письменные приказы он поручает тому, кто первый попадется под руку. Я слышал от людей, знавших Ермолова в молодости, что он всегда любил серьезное чтение и хорошо знаком с классиками. При этом он не терпел пьянства и картежничества; последнее он строго преследовал, хотя страсть эту очень трудно вывести между его соотечественниками. Это единственная вещь, где он выказывал нетерпимость, особенно если чувствовал некоторое уважение к лицу, имевшему этот порок.
Вечером, по уходе приближенных, которые почти ежедневно собираются у него за чаем, Ермолов пишет и читает; а так как он никогда не употребляет ни стенных, ни карманных часов, то не ложится спать до тех пор, пока не сменится караул у его окна. Однако, несмотря на это, прежде чем пушечный выстрел возвестит приближение зари, он уже на ногах и производит осмотр лагеря. Таков неизменный образ жизни этого человека, который несет такую тяжелую ответственность и которому приходится переносить столько трудов по обширному и сложному управлению отдаленным краем. С солдатами он обращается, как с братьями, дорожит каждой каплей их крови и во время экспедиций употребляет все меры, чтобы обеспечить успех с наименьшей потерей. Благодаря этому он пользуется общей любовью и уважением своих подчиненных”.
Так описал этот человек поразившего его кавказского героя.
В половине сентября месяца Внезапная была окончена, вооружена и занята гарнизоном. Настала очередь расплаты с чеченцами. Вся Салатавия, принимавшая участие в замыслах аварского хана, была обложена данью, которой до сих пор никогда никому не платила; андреевские, аксаевские и костековские селения подвергнуты большой контрибуции, и всем князьям приказано было собрать и доставить в лагерь такое же число лошадей, какое было отбито чеченцами.
Было между прочим дознано, что чеченцы, угнавшие табун, принадлежали к качкалыковскому племени, издавна, как мы уже видели, поселившемуся на кумыкской земле. Чтобы раз и навсегда отделаться от этих беспокойных соседей, равно наносивших вред и русским и кумыкам, Ермолов решил очистить всю кумыкскую плоскость от наносного сброда, заставив чеченцев уйти отсюда за горный Качкалыковский хребет. Деревни качкалыковцев лежали, однако же, в твердых и лесистых местах; с ними были их семьи, а защищая семьи, чеченцы дерутся упорно, и победа над ними не обходится дешево. Нужно было добиться того, чтобы чеченцы сами удалили свои семейства, а к этому понудить их можно было только примером ужаса. И вот искупительной жертвой был избран богатый надтеречный аул Дады-Юрт, жители которого были поголовно разбойники, умевшие весьма искусно хоронить концы, а между тем более всех тревожившие казачьи станицы. Донскому генералу Сысоеву приказано было скрытно подойти к аулу, окружить его и предложить жителям добровольно перебраться за Сунжу; в случае отказа – взять аул штурмом и никому не давать пощады.
Пятнадцатого сентября, на рассвете, Сысоев подошел к аулу. Шесть Кабардинских рот, семьсот казаков и пять орудий развернулись в боевой порядок и стали в ожидании ответа. Дады-юртовцы отказались, однако, принять предложенные условия, и Кабардинским ротам приказано было идти на приступ. Чеченцы приготовились к защите. Начался отчаянный, кровопролитный бой, какого русским войскам еще не случалось до того времени испытывать на Кавказе, не исключая даже известных Булгаковских штурмов. Каждый двор, окруженный высоким каменным забором и представлявший собою род небольшой крепости, приходилось сперва обстрелять артиллерией и потом уже брать приступом. Солдаты на руках перетаскивали орудия от одного дома к другому и устанавливали их под сильнейшим ружейным огнем неприятеля, стрелявшего почти в упор, и большая часть артиллеристов действительно была перебита или переранена, но их заменяли солдаты и казаки, и огонь не прекращался. И едва только пробивалась хоть малейшая брешь, едва осыпалась хоть небольшая часть стенки, солдаты бросались в проломы, и там, в темных и душных саклях, шла невидимая кровавая резня штыками и кинжалами. Ни один солдат, попавший в лабиринты саклей, не мог уже и думать об отступлении; еще менее думали о нем чеченцы, в первый раз атакованные русскими в ауле, из которого не успели вывести семейств. Ожесточение с обеих сторон росло с каждой новой жертвой. Некоторые чеченцы, видя, что им не устоять, на глазах солдат резали жен и детей; многие из женщин сами бросались на солдат с кинжалами или, напротив, кидались от них в горевшие дома и живыми гибли в пламени. Потери с обеих сторон быстро увеличивались. Пришлось наконец спешить большую часть казаков, чтобы послать их на помощь к Кабардинским ротам, и, несмотря на то, ужасное побоище длилось еще несколько смертных часов. Аул был взят окончательно только тогда, когда истреблены были поголовно все его защитники, когда из многочисленного дады-юртовского населения осталось в живых только четырнадцать человек, да и то тяжело израненных. В плен взяты сто сорок женщин и детей, которых солдаты пощадили из сожаления, после того как они остались уже безо всякой защиты и просили помилования. Многие женщины и даже дети были ранены, но вдвое большее число их было вырезано или погибло в пожаре, охватившем селение. Солдатам досталась богатая добыча, так как дады-юртовцы, жившие по преимуществу разбоем и не пропускавшие ни одного случая принять участие в набеге на русские станицы, были богаты. Аул в буквальном смысле слова был уничтожен до основания.
Потеря с русской стороны была также весьма значительная; сам генерал-майор Сысоев был ранен пулей в ногу, из строя выбыло десять офицеров и около двухсот двадцати нижних чинов, то есть более четверти всего отряда.
Прошло две недели. Ермолов все еще стоял у Внезапной, а слух о жестокой судьбе Дады-Юрта между тем облетел уже горы и, разумеется, ранее всех достиг качкалыковских селений. Качкалыковцы встревожились, особенно когда, на второй или на третий день, распространился слух, что показались русские. Слух оказался верен, но к удивлению чеченцев, отряд остановился на самой границе качкалыковской земли и спокойно расположился лагерем. Куда он направится – никто не знал. Качкалыковцы находились в томительном ожидании.
“С ними,– говорит Ермолов в одном из своих частных писем,– определил я систему медления и, как римский император Август, могу сказать: “Я медленно спешу”.
Действительно, отряд полковника Базилевского был выслан Ермоловым только для того, чтобы привлечь на себя внимание качкалыковцев и этим дать возможность Сысоеву пройти без потерь от разоренного аула Дады-Юрт ближайшей, но опаснейшей дорогой в Грозную. В свою очередь, Сысоев, достигнув Грозной, должен был ночью тридцатого сентября сделать быстрый набег за Хан-Кале и этим отвлечь засунженских чеченцев от помощи качкалыковцам. Так медленно, но верно подготовлял Ермолов успех над качкалыковскими аулами, от которых ожидал сильного сопротивления.
