образом проверил нашу одежду и белье на предмет любых меток, способных выдать наши личности. Пренебрежение мелкими деталями такого рода может привести к провалу самых лучших разработанных планов разведки.
Вечером, к моему немалому удивлению, раздался звонок от Гейдриха. Он сообщил, что обеспечил меня всеми полномочиями вести «переговоры» так, как я считаю наилучшим. Я получил полную свободу действий. В конце он сказал: «Я хочу, чтобы вы были очень осторожны. Было бы глупо, если бы с вами что-нибудь случилось. Но если что-то пойдет не так, то я оповестил все пограничные посты. Я хочу, чтобы вы позвонили мне сразу же после своего возвращения».
Я был удивлен таким проявлением заботы. Однако я понимал, что она была основана не столько на человеческих чувствах, сколько на чисто практических соображениях.
Рано утром 21 октября мы поехали к голландской границе. Был пасмурный, дождливый день. Машину вел мой спутник, а я сидел рядом с ним, погрузившись в свои мысли. Я не мог подавить чувство тревоги особенно потому, что я не имел возможности поговорить с агентом F479, и по мере того, как мы подъезжали все ближе к границе, это чувство непредсказуемости ситуации усиливалось.
Формальности на немецкой границе были пройдены быстро и легко. Однако голландцы причинили нам больше хлопот, настаивая на доскональном осмотре, но, в конце концов, нас пропустили без большого труда.
Когда мы приехали в Зютфен, в назначенном месте встречи нас уже ждал большой «бьюик». Человек, сидевший за рулем, представился как капитан британской разведки Бест. После краткого обмена любезностями я сел рядом с ним, и мы тронулись; мой спутник ехал следом за нами в моей машине.
Капитан Бест, который, кстати, носил монокль, великолепно говорил по-немецки, и между нами вскоре установились дружеские отношения. Наш общий интерес к музыке — капитан, очевидно, был очень хорошим скрипачом — помог сломать лед. Разговор был настолько приятным, что через некоторое время я чуть не забыл о цели своей поездки. Но хотя я, возможно, внешне выглядел спокойным, внутренне я был напряжен, так как ожидал, что капитан Бест поднимет тему, которую мы должны были обсудить. Но он, очевидно, не хотел делать этого, пока мы не доберемся до Арнема, где к нам должны были присоединиться его коллеги — майор Стивенс и лейтенант Коппенс. Когда мы туда приехали, они сели в машину, и мы поехали дальше. Пока «бьюик» катился по голландским окрестностям, шло обсуждение проблемы.
Они явно безо всяких оговорок признали во мне представителя сильной оппозиционной группы в высших эшелонах немецкой армии. Я сказал им, что эту группу возглавляет немецкий генерал, но я не могу раскрывать его имя на этом этапе переговоров. Наша цель состояла в том, чтобы насильственным путем сместить Гитлера и установить новую власть. Моей задачей в этой беседе было выявить отношение британского правительства к новому правительству под контролем немецкой армии и понять, готовы ли они вступить в тайное соглашение с нашей группой, которое приведет к заключению мирного договора, как только мы окажемся у власти.
Британские офицеры уверили меня в том, что члены правительства его величества определенно заинтересованы в нашем предприятии и придают огромное значение предотвращению дальнейшего распространения войны и заключению мира. Они приветствовали бы устранение Гитлера и смену режима. Более того, они предложили нам всю помощь и поддержку, которая была в пределах их возможностей. Что касается любых политических обязательств и договоренностей, то они на тот момент еще не были уполномочены на это. Однако, если бы было возможно, чтобы руководитель нашей группы или любой другой немецкий генерал присутствовал на нашей следующей встрече, они полагали, что смогут сделать более обязывающие заявления от имени правительства его величества. Они уверили меня, что круглосуточно поддерживают прямую связь с министерством иностранных дел и Даунинг-стрит.
Было ясно, что я определенно завоевал доверие британских офицеров. Мы договорились возобновить наш разговор 30 октября в центральном офисе британской разведки в Гааге. Я пообещал, что приеду на эту встречу с ними; потом мы пообедали и расстались самыми лучшими друзьями. Обратный путь и переход через границу прошли без происшествий.
Как только я прибыл в Дюссельдорф, я позвонил в Берлин, чтобы сообщить о своем возвращении. Мне было приказано немедленно прибыть туда лично для доклада и обсудить дальнейшие шаги по этому делу.
Я приехал в Берлин вечером, и после обсуждения, которое затянулось до глубокой ночи, мне была предоставлена возможность разработать линию ведения дальнейших переговоров. Мне также была предоставлена свобода выбирать подходящих сотрудников.
В течение нескольких следующих дней я разрабатывал свои планы. Я привык большую часть своего свободного времени проводить в спокойной атмосфере дома своего друга — профессора Берлинского университета Макса де Криниса, начальника психиатрического отделения знаменитой больницы «Шарите». Это был чрезвычайно приятный и культурный дом, и на протяжении многих лет меня принимали там как сына. В доме у меня была своя комната, и я мог приходить и уходить из дома, когда захочу.
В тот день, когда я занимался разработкой своих планов, де Кринис вошел в мою комнату и настоял, чтобы я поехал с ним кататься верхом, чтобы свежий воздух прояснил мои мысли. Мы скакали с ним быстрым галопом, когда мне в голову внезапно пришла идея. Я рассказал де Кринису об операции в Голландии и попросил его поехать со мной в Гаагу. Де Кринис был полковником медицинской службы немецкой армии; он родился в Граце, Австрия, и по возрасту был гораздо старше меня. Элегантный, величественный, высокоинтеллигентный и образованный, он идеально подходил на роль, которую я имел для него в виду, а его легкий австрийский акцент сделал бы его еще более убедительным. На нашей следующей встрече с англичанами я представил бы его как правую руку руководителя нашей оппозиционной группы. Де Кринис с готовностью согласился поехать со мной, а мой план был должным образом одобрен в центральном аппарате.
29 октября де Кринис, я и агент, сопровождавший меня на первую встречу, выехали из Берлина в Дюссельдорф, где провели ночь и сделали последние приготовления. Я решил, что в оставшуюся часть нашего путешествия мы не будем говорить о нашей миссии, так что это был наш последний инструктаж.
Мы с де Кринисом договорились о системе знаков, с помощью которых я мог бы общаться с ним во время беседы с англичанами: если я сниму монокль левой рукой, это означало, что он должен немедленно перестать говорить и дать мне вступить в разговор; если я сниму его правой рукой, это означало, что
