мне нужна его помощь. Знаком для немедленного прекращения разговора должны были стать мои слова, что у меня разболелась голова.
Прежде чем мы тронулись в путь, я тщательно проверил багаж де Криниса. На этот раз у нас не возникло трудностей при переходе границы.
В Арнеме мы доехали до перекрестка, где должны были встретиться с нашими английскими друзьями в полдень. Когда мы добрались до места без двух минут двенадцать, их еще не было. Мы прождали полчаса, и ничего не изменилось. Полчаса переросли в три четверти часа, пока мы медленно ездили туда-сюда по улице; с каждой минутой мы нервничали все больше, но ничего не происходило. Де Кринис, непривычный к такого рода ситуациям, нервничал сильнее всех, и я старался успокоить его.
Вдруг мы увидели двух голландских полицейских, которые медленно приближались к нашей машине. Один из них по-голландски спросил нас, что мы тут делаем. Сопровождавший нас агент ответил, что мы ждем друзей. Полицейский покачал головой, залез к нам в машину и велел нам ехать в полицейский участок. По всей видимости выходило, что мы попали в ловушку. Теперь главное было сохранять спокойствие и самообладание.
В полицейском участке с нами обращались очень вежливо, но, несмотря на все наши протесты, они обыскали нас и наш багаж. Они очень тщательно делали это. Например, каждый предмет из туалетного набора де Криниса подвергся очень внимательному изучению. Пока они делали это, я осматривал наш багаж еще более придирчиво, потому что вдруг понял, что был слишком озабочен де Кринисом в Дюссельдорфе и не проверил багаж сопровождавшего нас агента. Набор его туалетных принадлежностей лежал раскрытым на столе рядом со мной, и теперь, к своему ужасу, я увидел, что в нем лежат таблетки аспирина в официальной упаковке немецкой армии с наклейкой SS Sanitäthauptamt (Главное санитарное управление СС).
Я пододвинул свой собственный багаж, который уже подвергся осмотру, поближе к этому набору туалетных принадлежностей, одновременно глядя по сторонам, чтобы убедиться, что на меня никто не смотрит. Я быстро схватил упаковку таблеток и тут же уронил под стол свою щетку для волос. Когда я нагнулся, чтобы поднять ее, то засунул таблетки себе в рот. Они были поистине «горькими пилюлями», и часть бумаги, в которую они были завернуты, застряла у меня в горле, так что мне снова пришлось уронить щетку для волос и сделать вид, что я ищу ее под столом, пока пытался проглотить все, что было у меня во рту. К счастью, все это осталось незамеченным.
Затем начался допрос: откуда мы приехали? Куда мы едем? Что за друзья, с которыми мы должны были встретиться? Какие дела мы собирались обсуждать? Я сказал, что отказываюсь отвечать до тех пор, пока не проконсультируюсь с юристом. Я также решительно пожаловался на то, каким образом мы были задержаны. Они зашли слишком далеко; этому не было никакого возможного оправдания;
они уже увидели, что наши бумаги и багаж в порядке, и не имели никакого права нас задерживать. Я стал намеренно грубым и заносчивым, и, похоже, это сработало. У некоторых полицейских заметно поубавилось уверенности в себе, но другие были полны решимости продолжать допрос. Мы пререкались уже почти полтора часа, когда вдруг дверь открылась и вошел лейтенант Коппенс. Он показал полицейскому какие-то бумаги — я попытался увидеть, что это за бумаги, но мне это не удалось, после чего отношение полицейских немедленно изменилось, и они отпустили нас с самыми глубокими извинениями.
Выйдя из полицейского участка, мы увидели капитана Беста и майора Стивенса, сидящих в «бьюике». Они сказали, что все это было ужасной ошибкой. Они ждали нас не на том перекрестке, а затем потратили много времени на наши поиски. Они снова и снова извинялись и повторяли, что произошло мучительно неловкое недоразумение.
Разумеется, мне тут же стало ясно, что все это подстроили они сами. Они использовали задержание, обыск и допрос в качестве отличного способа нашей проверки, чтобы удостовериться в наших личностях. Я чувствовал, что нам следует быть готовыми к дальнейшим проверкам того или иного рода.
После быстрой езды мы добрались до Гааги, где отправились в большую комнату в офисе майора Стивенса. Здесь начались наши переговоры, причем говорил в основном капитан Бест. После подробного и всестороннего обсуждения мы, в конечном счете, пришли к соглашению по следующим пунктам: за политическим свержением Гитлера и его ближайших помощников должно немедленно последовать заключение мира с западными державами; условиями были: возвращение Австрии, Чехословакии и Польше их былого статуса, отказ Германии от ее экономической политики и ее возврат к золотому стандарту. Возможность возвращения Германии колоний, которыми она владела до Первой мировой войны, была одним из самых важных пунктов нашего обсуждения. Эта тема всегда представляла для меня особый интерес, и я возвращался к ней снова и снова. Я подчеркивал, насколько жизненно важно для всех, чтобы у Германии был предохранительный клапан для ее избыточного населения, иначе давление Германии на ее границы на востоке и западе продолжится и будет представлять опасность Центральной Европе.
Наши партнеры по дискуссии признали обоснованность этого и согласились с тем, что должно быть найдено решение для удовлетворения потребностей Германии. Они понимали, что должна быть найдена формула, которая обеспечит Германии необходимые экономические права и преимущества и которую можно политически примирить с существующей системой мандатов.
В завершение обсуждения мы изложили эти результаты в форме aide-mémoire[2]. Затем майор Стивенс ушел, чтобы сообщить в Лондон по телефону о сделанных нами выводах. Он возвратился приблизительно через полчаса и сказал, что в Лондоне была положительная реакция, но договор все же нужно еще обсудить с министром иностранных дел лордом Галифаксом. Это будет сделано немедленно, и мы можем рассчитывать на определенное решение в течение вечера. При этом будет необходимо обязывающее соглашение с нашей стороны, которое будет представлять определенное и окончательное решение оппозиции в Германии, включая временные рамки.
Переговоры продлились приблизительно три с половиной часа. К их концу у меня развилась настоящая головная боль, главным образом потому, что я курил слишком много крепких английских сигарет, а я к ним не был привычен. Пока майор Стивенс разговаривал с Лондоном, я пошел освежиться в туалетную комнату и пустил струю холодной воды на запястья. Я стоял так, погрузившись в свои мысли, когда капитан Бест, вошедший не замеченным мной, вдруг сказал мне тихим голосом, стоя позади меня: «Скажите, вы всегда носите монокль?»
По счастью, он не мог видеть моего лица, так как я почувствовал, как покраснел. Через
