«Наш город лучше! — утверждают его обитатели. — Он цивилизованней и более стильный! А ваша Москва — это большая деревня!»
«Не вопрос!» — деликатно протестуют москвичи.
«Мы — законодатели моды и всего что ни есть!» — горячатся питерские.
«О чем речь!» — сопротивляются, как могут, столичные жители.
«У нас кипит вся культурная жизнь!» — настаивают бывшие ленинградцы.
«Кто б спорил!» — возражают московские.
Их пассивная позиция в извечном споре на тему «где — кипит, а где — не кипит» вполне объяснима: центру, в отличие от нецентра, не надо доказывать, что он — центр. А поскольку двух центров в границах одной замкнутой окружности нет и быть не может, то и заочное соревнование как-то само собой москвичи считают выигранным. Отсюда снисходительное отношение к «поверженному» сопернику.
Что до меня, то я люблю этот город. Люблю его монументальность, пропорциональность, грациозность, и даже снобизм коренных петербуржцев мне чем-то импонирует. Как за отсутствием реального героя место его в сознании толпы замешает актер, исполняющий героическую роль, так и снобизм после вырождения потомственной аристократии становится чуть ли не основным признаком породы.
Покинув «Пассаж» уже в новой темно-синей сорочке, сером костюме от Пьера Бальмана и сером же английского производства пальто, я купил букет в прозрачном кульке и пешком отправился на улицу Рубинштейна. Там, в доходном когда-то доме с порталом, отделанным лепными украшениями, проживала семья Безродных. По широкой лестнице со стертыми ступенями я взошел на два пролета и, верно, секунд на тридцать утопив кнопку звонка, приготовился к долгому ожиданию. В краткий период нашей совместной с Дарьей московской жизни дверь я всегда открывал собственным ключом. Звонка Дарья, как правило, не слышала. Как правило, она разговаривала по телефону, закупорив свободное ухо ладонью, потому что громко играла музыка, или находилась в ванной, где сильно шумела вода, или спала, накрыв голову подушкой. На этот раз я ошибся. Дарьи вообще не оказалось, хотя перед выездом я предупредил ее о своем визите. Внутри квартиры только глухо залаял Кит, пожилой спрингер-спаниель, приобретенный мной еще в щенячьем возрасте на Птичьем рынке. У Дарьи, разумеется, была репетиция. Или запись на радио. Или съемка в рекламном ролике. Или кинопробы в очередном проекте «Ленфильма», которому никогда не суждено состояться, потому что спонсоры в последний момент передумают.
Я вышел на улицу и зашагал в сторону Литейного, где в одном из глухих переулков размешался театр-студия «На задворках». Притормозив у входа, я прочитал на стене афишу: «Сто лет одиночества». Пьеса в 3-х актах по мотивам романа Габриэля Маркеса». Напротив имени Урсула» было через многоточие напечатано: «Дарья Безродная».
На вахте в студийном фойе дежурила худенькая дама, вооруженная вязальными спицами.
— Вам кого?! — спросила дама, окинув меня мимолетным взором.
Дама считала петли, а занятие это требует сосредоточенности.
— Добрый день! — Я поклонился. — Безродная Дарья в театре?
— Вы кто?! — задала она тот же вопрос несколько иначе.
— Пресса. — Для солидности я предъявил ей свою записную книжку. — Еженедельник «Шведский стол». Положительная рецензия на две полосы в рубрике «Звезды мирового масштаба».
Дама с вязаньем, посмотрев на меня чуть более заинтересованно, вставила ноги в музейные войлочные тапочки без задников.
— Последите, — сказала она и зашаркала по паркету мимо пустой раздевалки в глубь театра.
А я, как было велено, остался следить.
— Так и знала, что это ты! — Дарья стремительно пересекла фойе и бросилась мне на шею. — Стол, думаю, какой-то! Наверняка Сашка опять чудит! Это мне?! Очень мило!
Окунув лицо в кулек с букетом, Дарья вручила его подошедшей вязальщице:
— Это вам!
— Ну что вы, Дарья Федоровна! — зарделась та.
— Берите, берите! — отмахнулась Дарья. — У меня много! А что ж ты не позвонил?!
«Все ясно, — догадался я. — Если я и беседовал с Дарьей всего несколько часов тому назад, то Урсула, естественно, об этом знать не обязана».
— Так вышло, — стал я оправдываться. — Решил вот навестить проездом из Швеции.
— Почему из Швеции?! — как бы между прочим поинтересовалась Дарья, подкрашивая губы у зеркальной стены фойе.
— С невестой знакомился, — брякнул я, о чем сразу и пожалел. — По объявлению.
— И что?! — Рука с помадой застыла в воздухе. — Она лучше меня?
— Да, — сказал я. — На четыре сантиметра.
Расстроенная Дарья, вместо того чтобы опустить бордовый цилиндрик в сумочку, протянула его вахтерше.
— Спасибо, Дарья Федоровна! — Польщенная дама убрала помаду в ящик тумбочки.
Через мгновение Дарья успокоилась и повеселела.
— Это потому, что я без каблуков! — объяснила она, выходя на улицу. — Где твоя машина?!
— А я без машины! — сознался я.
— Ничего! — Дарья великодушно улыбнулась. — Я рядом живу!
На ходу натягивая перчатки, она взялась декламировать:
— «Так беспомощно грудь холодела, но шаги мои были легки! Я на правую руку надела перчатку с левой руки!..»
— У тебя есть грудь?! — удивился я, останавливаясь.
— Свинья! — фыркнула Дарья. — Свиньей был и свиньей остался.
Вечером мы ужинали в гостиной при свечах: я, Федор Максимыч и Дарья Федоровна. Кит, вздыхая, лежал у моих ног. Он был, пожалуй, единственным, кто жалел о нашем с Дарьей разводе. Трудно делить хозяев.
— Ты, Сашка, пойми! — раскладывая по тарелкам фрикасе, излагал Федор Максимыч свои политические воззрения. — Если человек мудак, то это надолго!
— Папа! — сделала попытку перебить его изнывающая от скуки Дарья.
— Молчать! — Федор Максимыч огрел скатерть ладонью. — Ты дура! А Сашка понимает!.. Допустим, когда-то разумный человек вступил в партию мудаков… Скажем, для успешной карьеры или по идейным соображениям… И там он состоял тридцать лет и три года, за которые сам вольно-невольно сделался мудаком, потому что бытие у них, Сашка, опережает сознание! Но вдруг все изменилось! Мудизм пошел на свалку, а страна прохаркалась и задышала пьяным воздухом свободы! У нас так, Сашка, водится, что даже воздух пьяный! Первым, конечно, сжег свой мудацкий партийный билет на глазах у общественности «разумный человек»! И повел всех к новой демократической вершине! Но мудаком-то он от этого, Сашка, быть не перестал! И пока, Сашка, вся их популяция членистоногих не ляжет в землю, я голосовать отказываюсь!
— Ой, да все знают уже об этом! — вздохнула Дарья. — Не голосуй! Кто тебя неволит?
— Они меня стращают, что если я за осознавших мудаков не проголосую, то вернутся опять мудаки старой закваски! — Федор Максимыч повязал на шею салфетку и взялся за нож. — Как будто трехцветный мудак умнее красного! Кушай, Саня! Домашним-то кто тебя нынче попотчует?!
После сытного ужина и долгих разговоров мы перебрались с Дарьей в ее комнату.
— Как брат и сестра? — спросила Дарья, разбирая постель.
— Как брат и сестра, — согласился я. — У меня к тебе, Даш, просьба нижайшая: ты в банк можешь со мной завтра съездить на Васильевский?
Адрес филиала «Дека-Банка» я отыскал в телефонном справочнике Санкт-Петербурга.
— Только до часу! — Она переоделась в пижаму, обсыпанную мелким зеленым горошком, и нырнула под одеяло. — В два кинопробы на «Ленфильме»! У самого Кумарина!
— Фантастика! — обрадовался я, снимая ботинки.
Кто такой Кумарин, я понятия не имел, но Дарью следовало поддержать.
— Откуда ты знаешь?! — удивилась она. — Кумарин раньше только комедии снимал! А тут — фантастический триллер! «Белая тварь»! Говорят, многобюджетники голливудские нервно курят!
— Ну, и на кого же ты пробуешься? — проявил я вежливый интерес.
— На гермафродита, — отозвалась Дарья. — Хочешь сценарий почитать?
— Я лучше фильм посмотрю… — Чувствуя, как на меня снова накатывается усталость, я рухнул на кровать. — В «долби-стерео».
— А съемки будут проходить на атомной подлодке в Калининграде, — продолжала Дарья делиться будущими впечатлениями. — Настоящей! Как на «Титанике», только круче! Там по ходу фильма команда лодки становится мутантами! Моряки-подводники надышались радиации и больше не могут жить без облучения! И они направляются в Америку, чтобы взорвать Манхэттен!
— Зачем? — спросил я.
— Этого в сценарии не сказано. — Дарья, зевнув, положила мне голову на грудь. — Главное, на перехват отправляется ихняя подводная лодка с негром-капитаном… Говорят, с Эдди Мэрфи подписали… И агент ЦРУ у них там… То ли Иствуд…
Речь Дарьи становилась все более бессвязной, а паузы между фразами все длиннее.
Я лежал, и в моем воображении рисовалась картина: в отсеке подводной лодки выстроилась шеренга бородатых мутантов в бескозырках. Вдоль нее, подняв клешню к околышу фуражки, бежал капитан в красном вареном панцире. «Здравствуйте, товарищи мутанты!» — приветствовал он шеренгу. «Здравия желаем, господин каперанг!» — молодцевато отвечали те. И жабры на их шеях раздувались, словно кузнечные мехи.
