пытались отобрать любимую и единственную игрушку – власть! Словно какой-то зверь вырвался из клетки, которую каждый день держала взаперти Агриппина. Теперь дверца была распахнута.
Британник был отравлен в феврале 55 г. Четыре года спустя, после нескольких неудачных покушений, устроенных сыном на мать, та была наконец убита.
При таких страшных обстоятельствах в юноше, долго развивавшем в себе художественные таланты, прорезался наконец талант политика.
Все чаще его взгляд задерживался на двух фигурах – Сенеке и Бурре. Они напоминали ему худшие дни его жизни. Его одиночество, страх, смерть матери. Ему были неприятны эти люди. Он велел Сенеке удалиться из Рима.
В 62 г. умер Бурр. Злые языки говорили, что император сам его отравил. Новым начальником преторианцев стал Тигеллин. О таком старшем друге можно было только мечтать. Стоило ему лишь узнать, что днями напролет Нерон думает о том, что где-то в Азии опальный Плавт затевает бунт, как он немедленно едет туда и привозит голову изменника. У Нерона перехватывало дух от радости. Рядом с ним не друг, а настоящий волшебник. И частица волшебства передастся ему. Как легко, оказалось, бороться с любыми трудностями. «Голову долой!» Он готов был подражать Тигеллину.
Сам же он, едва погрузившись в мутные воды политики, поспешил выбраться оттуда – на освещенную, залитую солнцем сцену. Грянул «эстетический апокалипсис» (М. Шульц).
Отныне на стогнах Рима все чаще слышалось пение счастливого императора. Первое его публичное выступление, пишет Зоннабенд, «стало сенсацией», но «мукой было слышать его пять раз подряд». Мука была невыносимой, но свергнуть бремя ее не представлялось возможным. В дни выступлений Нерона зрителей не выпускали из театра. В «апокалипсисе» была своя безысходность – как в аду. Как пишет Светоний, бывало, что зрители «притворялись мертвыми, чтобы их выносили на носилках» (23). Наконец, богоподобный император адресовал широкий воздушный жест измученным, но все еще живым зрителям, оставшимся в театре, и опускался перед ними на колено. Почти современник тех событий, Тацит с дотошностью репортера подытоживал: «И римская чернь, привыкшая отмечать понравившиеся ей жесты актеров, разразилась размеренными возгласами одобрения и рукоплесканиями» («Анналы», XVI, 4).
Заканчивался очередной день. Очередной акт этой веселой трагедии был сыгран.
Строки знаменитого сонета Поля Верлена «Томление»:
Я – римский мир периода упадка,
Когда, встречая варваров рои,
Акростихи слагают в забытьи
Уже, как вечер, сдавшего порядка.
(пер. Б. Л. Пастернака)
так легко соотносятся с теми нескончаемыми концертами. Уже восточные провинции империи исподволь, как воду, закипающую в котле, охватывало волнение; уже иудеи в Иерусалиме замышляли скорый бунт, а правитель империи, надзиратель ее порядка, все так же забывшись, поднимался на сцену и декламировал назубок певучие монологи, изображая то Эдипа, не видящего перед собой ничего, то Геракла, чей разум помутился.
Ввиду надвигавшихся на державу бедствий безумными казались теперь не только сценические герои и зрители, облепившие сцену, но и режиссер и герой тех усыпительных спектаклей – Нерон.
За сто лет до этого за одну попытку завладеть абсолютной властью был зарезан один из самых мудрых римских правителей – Цезарь. О, как изменились времена! Теперь Нерон абсолютной властью играл, бросив ее в пыль, как жалкую маску, и толпа послушно склонялась перед ним.
Но в недрах толпы, в темной, как склеп, глубине театра уже слышался тихий ропот. Против Нерона стали устраивать заговоры.
В том же 65 г., когда вторая жена Нерона, Поппея, умерла то ли от «осложнения при родах», то ли от «осложнения при смерти», был раскрыт так называемый заговор Пизона. Это стоило жизни двум десяткам видных римлян. Среди них были Сенека, писатель Петроний, поэт Лукан.
Любимец муз, хранимый богами Нерон, избежав беды и теперь, из политика вновь превратился в артиста и отбыл с концертным турне в Грецию – страну, которую безмерно любил.
Годами он был заточен в Риме, как в клетке, то преследуемый презрительным материнским призором, то отчужденный от людей стеной ненависти. Восстановив Рим после пожара и покарав сенаторов-заговорщиков, Нерон вырвался наконец из клетки. Бежал из Рима, из Италии, порвал с верой и традициями отцов и – о такой экзотической стране мечтали бы, наверное, многие мальчишки! – не просто отбыл в турне, а переселился в Грецию. Когда-то его учитель, им обреченный на смерть Сенека, писал об этой стране:
Греция, скошена ты многолетней вечной бедою,
Ныне в упадок пришла, силы свои подорвав.
Слава осталась, но Счастье погибло, и пепел повсюду,
Но и могилы твои так же священны для нас.
Здесь Нерон провел 15 последних счастливых месяцев жизни. В каждом городе, куда прибывал император, он обращался к подданным… с лучшими песнями из своего репертуара. Ценя в себе не правителя, а артиста, Нерон даже прическу сделал такую, что подобает кифаредам – музыкантам, играющим на кифаре.
В Греции он мечтал добиться почестей, которых непременно достоин, и завоевать звание периодоника – победителя всех четырех крупнейших греческих игр: Олимпийских, Пифийских, Немейских и Истмийских. Ради императора греки даже поменяли календарь игр, чтобы тот мог принять участие в них в течение одного года. На любых состязаниях, где ему доводилось выступать, он неизменно выходил победителем. Его коллекция наград достигла 1808 почетных венков и призов, полученных за актерскую игру и певческое искусство, а также за победы в гонках колесниц. (Стоит ли удивляться такому обилию наград, если в Олимпии, например, даже упав с колесницы, он все равно был объявлен победителем?)
Но не могло же так продолжаться вечно! Пришел день, когда политику пришлось наступить на горло собственной песне и отправиться в давно уже враждебный ему Рим.
Вернувшись в декабре 67 г. в Италию, Нерон словно прибыл в глухую провинцию. Все лучшее осталось позади – в Греции, о которой он по-прежнему мечтал. В Греции, самой свободной стране на свете. Он был ее идеальным царем, добрым, щедрым, разумным, одаренным самыми разными талантами. В Италии же, как на любой прозябающей окраине, казна была пуста; солдаты сидели без жалованья и глухо роптали; не было денег для ветеранов; народ голодал; вот-вот ожидался мятеж.
В Греции его появление встречали аплодисментами. «Нерон мастерски умел ублажать толпу, – пишет Массимо Фини. – Общаться с людьми он тоже умел».
В Италии же…
…Через полгода на загородной вилле близ Рима, в разгар мятежа, у него будет лишь несколько слушателей, когда, сыграв в последний раз роль императора – как нелюбима им эта роль! – он не пропоет, а устало скажет: «Какой великий артист погибает!» (Светоний, «Нерон», 49) – и умрет.
