Он имел в виду «линейный танец»? Монашки уже водят машины, выступают по телевизору…
Потом он добавил:
— У них свой сайт.
— Да ты шутишь — у клариссинок?
— Вот тебе крест, в новостях рассказывали.
Я покачал головой, спросил:
— А как… в смысле… давать им милостыню?
Он выдал мега-ухмылку с черными зубами во всей красе:
— Они принимают все крупные кредитные карты.
Остановился у бара «Бэл», сказал:
— Я сюда.
Я полез за мелочью, но он ответил:
— Не надо, Джек, сегодня день пособия. Но спасибо.
Тут он совсем выбил меня из колеи, развеял немногие оставшиеся иллюзии. Он рассмеялся, сказал:
— Будь у меня сайт, ты бы мне скинул пару фунтов с карты.
Я неубедительно хихикнул, признался:
— У меня ее и нет.
Он показал большие пальцы, сказал:
— Зато сердце у тебя золотое, это лучше любой карты.
Такое дорогого стоит.
Я вдруг, подчиняясь порыву, направился в Шанталлу, проверить Тома Рида, который занимался вышибалами. Задумался, бывает ли такое призвание: просыпаешься однажды утром и со всей уверенностью знаешь, что твоя миссия — поставлять вышибал миру. Дом нашел без труда — двухэтажка с ухоженным садом. Сделал глубокий вдох, постучался.
Время шоу.
Момент, который я всегда любил и ненавидел, не зная до конца, как поднять тему — прямо спросить: «Ты убийца?»
Открыла девушка. Лет двадцати, растрепанная, спросила:
— Да?
— Том дома?
Она гаркнула через плечо:
— Том!
И удалилась.
Я слышал звонки телефонов — бизнес шел бойко. Появился коротышка — лысый, грудь колесом, спортивные штаны и, я не шучу, розовая футболка с логотипом «МЫ ЗАШИБАЕМ»:
— Да?
Я протянул руку.
— Я Джек Тейлор. Вы не могли бы уделить мне время?
— Что-то продаете?
Была не была. Я сказал:
— Это по поводу отца Джойса.
На его лице промелькнула чистая мука — кровоточащая голая боль, а за ней — усталость. Он вздохнул.
— Опять эта хрень.
Я попытался изобразить сочувствие — не самая моя сильная сторона, я сразу смахиваю на мошенника, — сказал:
— Я понимаю, вам должно быть сложно.
Он пристально ко мне присмотрелся, спросил:
— Тоже жертва?
Я понял, что он о растлении, ответил:
— Нет.
Он склонил голову набок, сказал:
— Значит, ничего ты не понимаешь.
Пораздумал, затем:
— Ладно, выделю пять минут. Девушка — моя секретарша, она сейчас по уши в продажах.
Я зашел и прикрыл за собой дверь. Он провел меня на кухню, заваленную папками и бумажками. Я спросил:
— Дела, видимо, идут хорошо?
— Да, полный дурдом. Все планирую снять офис, но кто в Голуэе может его себе позволить? Кофе будешь? Есть только быстрорастворимый.
— Мой любимый.
Пока закипал чайник, он спросил:
— Пьешь?
Скорее утверждение, чем вопрос. Я попробовал изобразить негодование, и он сказал:
— По глазам вижу, по затравленному виду — мне это знакомо. И не только это, вспоминать не хочется.
Он всыпал порошок в чашки, влил воды, сказал:
— Молоко кончилось, вообще все кончилось, кроме спроса на персонал. То есть вышибал, если по-нашему.
Мне стало интересно:
— Как ты попал в такой бизнес?
Он предложил жестом сесть. Я сел, он устроился на стул напротив, сказал:
— А ты как думаешь? Сам был вышибалой, устал, что мне все в лицо плюют, если не чего похуже, решил подняться выше. Семь лет назад, когда город гулял вовсю. Будь ты помоложе, мог бы пристроить и тебя на этот вечер.
Вряд ли, если об этом прослышит Кленси.
— Почему? — спросил я.
Он отпил кофе, сказал:
— Выглядишь дуболомом.
Я решил не развивать тему, не спрашивать, что конкретно он имеет в виду. Явно ничего хорошего.
— Меня попросили расследовать смерть отца Джойса.
Снова та мимолетная боль. Он встал, подошел к раковине, с силой вымыл чашку, сказал:
— То есть обходишь тех немногих, кому хватило смелости заговорить. Трое набрались духу — из множества. Кто тебе платит? Церковь? Нам они точно ни хрена не платят. Но это пока. Правительство тоже пытается нас задвинуть — это, видимо, уже узаконенное жестокое обращение. Единственная сочувствующая судья, Ле Фой? Ее ушли.
В его словах были злость, сила, словно остудившие воздух. Пытаясь разрядить обстановку, я сказал:
— Ты преодолел… эм-м… свое прошлое. В смысле, живешь дальше, даже неплохо.
Он грохнул кулаком о стол, спросил:
— Ты-то, сука, откуда знаешь? Видишь тут жену, детей, что-нибудь нормальное? Я сидел на всех таблетках в мире, облысел в девятнадцать. Знаешь, что я делаю на досуге?
Он произнес это слово со всем презрением, на какое был способен, продолжил:
— Гуляю по сраной набережной. Ни с кем не разговариваю, ни с единым человеком. Смотрю телевизор. Комедии — «Сайнфелд», «Друзья», «Саус Парк», «Гриффины» — и знаешь, что? Никогда не смеюсь, ни разу. А «Отец Тед» — это я вообще никогда смотреть не буду, никогда не найду в священниках ничего смешного. Я умер много лет назад, но тело еще ходит, — вот что оборжаться, да? О семье и говорить нечего. Всегда думал, что у меня будет сын, сейчас бы он унаследовал бизнес. Но благодаря святому отцу, этому извращенцу, я сдохну один. У человека должен быть сын, вот в чем истинный грех.
Я не нашелся, что ответить, и он спросил:
— Хочешь спросить, не я ли его убил… За этим пришел, да? Думаешь, еще сто человек не хочет спросить у меня то же самое? Он трахал меня десять раз в неделю, пока кровь из задницы не шла. Начал, когда мне было девять. Когда я рассказал матери, она выпорола меня так, что я ходить не мог.
По его лицу градом струился пот, розовая футболка промокла насквозь. Он не останавливался:
— Иногда для разнообразия он вставлял мне в рот. Думаешь, мне его жалко? Я тебе скажу, о чем жалею, — что ему башку отрезали. Не с того начали.
Я встал, спросил:
— Не налить воды?
Он выдохся, весь обмяк, покачал головой:
— Ты пойдешь к Майклу?
— Да.
Он слабо и криво улыбнулся:
— Майкл тебе понравится, он держится лучше.
Хотелось взять его за плечо и сказать — что сказать? Что все будет хорошо? Будет как угодно, но точно не хорошо. Я сказал:
— Спасибо, что поговорил, и за кофе…
Он как будто не слышал. Когда я уходил, спросил:
— Знаешь слово «глухарь»?
Когда я кивнул, сказал:
— Это он и есть. Дело глухое, как в танке.
Потом добавил:
— Если все-таки найдешь того, кто это совершил, сделай одолжение?
— Да?
— Пожми ему от меня руку.
В тот вечер, по причудливому совпадению, на «Скай Ньюс» сообщили о стрельбе из машины в маленькой деревушке в Саффолке, предположительно
