Тем летом в предгрозовой час, рассказывали мне Львовские евреи, через «зелёную границу» с немецкой стороны пробрался во Львов родственник известного Львовского богача, владельца пассажа, Гаусман. Обходя квартиру за квартирой своих знакомых евреев, он рассказывал им, что в «генерал-губернаторстве» живётся не так уж плохо, как, мол, «трубит» об этом на все голоса мировая пресса, и прежде всего «большевистская пропаганда». Гитлеровцы, улещал своих земляков лазутчик Гаусман, хотя и строгие люди, но прежде всего культурный, образованный народ. Правда, они недолюбливают евреев, но зато у них образцовый порядок и дисциплина. Они широко поддерживают частную коммерцию, дают возможность торговать всем, разрешают иметь частные магазины и лавочки. Если же исполнять все их приказы, можно жить на той стороне, за Бугом и Саном, совсем неплохо…
Возможно, поддавшись советам и этого «пропагандиста», на возвращение в Польшу, оккупированную гитлеровцами, только в одном Львове записалось, как это ни чудовищно вспоминать сейчас… восемь тысяч евреев. Уже в немецком Перемышле гитлеровцы отделили мужчин от женщин, провели их санобработку, а затем начали организованный грабёж.
Совершенно очевидно, что Гаусмана специально завербовало гестапо и послало его на советскую сторону, чтобы переманить с помощью этого «набожного» еврея в «генерал-губернаторство» зажиточных евреев, которые имели золото и драгоценности.
«Зачем эти богатства, — рассуждали гитлеровцы, — будут храниться на советской стороне? Ведь лучше мы будем приобретать на них в нейтральной Швеции вольфрам, цветные металлы и нефть в арабских странах, столь необходимую нам для будущего нападения на Советский Союз».
Наряду с уникальными документами времён оккупации я сберегаю в своём личном архиве номер «Газеты еврейской» от 4 августа 1941 года, которая издавалась в Кракове на польском языке. На первой странице газеты был изображён знак иудаизма — звезда Давида— и помещено «радостное» сообщение: «Немецкие самолёты на протяжении последней ночи бомбардировали военные объекты Москвы… В районе Киева немецкие войска днём 31 августа продолжали победоносное наступление на большевистские позиции…» А на третьей странице продажные писаки «поддерживали дух» тысяч людей, загнанных в краковское гетто, такими сообщениями: «…работы по восстановлению Отдела религиозных культов заканчиваются, и в ближайшее время этот отдел начинает функционировать. Тем самым будет восстановлен раввинат религиозной еврейской общины, который бездействовал с начала войны. Отдел по религиозным верованиям будет функционировать в прежнем своём помещении по улице Глибовской, дом № 26/28…»
Таковы следы деятельности сионистских журналистов в лихолетье оккупации, когда над сотнями тысяч евреев нависла угроза полного и беспощадного уничтожения. Как правило, именно богатым людям еврейской национальности удавалось откупиться большой суммой денег, купить себе за золото «левые документы», удостоверяющие, что их обладатель — истинный ариец, либо найти укрытие в бункере, где они просидели весь период оккупации.
Известный фашистский преступник, убийца многих десятков мирных евреев голландский миллионер Питер Николаас Ментен имел в своём распоряжении в качестве эксперта по делам искусства Юзефа Штеглица, который тогда жил в Кракове, а сейчас благоденствует в Израиле. Ментен обеспечил Штеглицу через гестапо личную охрану, постарался достать для своего подопечного такой аусвайс, имея который Штеглиц мог ходить без еврейского опознавательного знака и жить в самом центре Львова. В свою очередь Штеглиц отбирал для личного пользования Ментена ценные вещи. По приезде во Львов Питер Ментен поселился в квартире только что расстрелянного немцами хирурга профессора Тадеуша Островского, по улице Романовича, 5. Юзеф Штеглиц расхаживал вместе со своим шефом по комнатам профессора, снимал со стен ценные картины мировых мастеров живописи, помогал их упаковывать — одним словом, был сообщником своего шефа в грабежах.
Беднота же, не имевшая ни ценностей, ни высоких покровителей, гибла сотнями, тысячами, если на её пути не попадались бескорыстные люди разных национальностей, помогавшие обречённым. Работа в Чрезвычайной комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний помогла мне найти таких.
Однажды, когда я обедал в только что открывшемся в освобождённом Львове ресторане «Жорж», к моему столу подсел худощавый инженер, как оказалось позже, еврейской национальности, обязанный своим спасением его бывшей домработнице-украинке. Когда мы разговорились, инженер сказал:
— Я читал все ваши статьи об уничтожении моих земляков-львовян. Раскрыть эти чудовищные преступления — благородная задача. Но, знаете, что бы я сделал для того, чтобы тушить пожар националистической ненависти, языки которого нет-нет да ещё и вспыхивают? Я бы больше писал о благородных, честных людях других национальностей, которые, не боясь ни расстрелов, ни других репрессий, шли в это тяжкое время против течения и, несмотря ни на что, спасали несчастных, укрывали их!
И тут же поведал мне историю о том, как трое рабочих львовской канализации — русский, поляк и украинец— спасли тринадцать евреев в последние трагические минуты окончательной ликвидации гетто. Когда уже горел и взрывался последний квартал домов на Пелтевной и объятые пламенем дети в ужасе выскакивали из бункеров под пули иемецких автоматов, трое простых тружеников Львова — Соха, Коваль и Врублевский пробили ломами отверстие из бетонной трубы канализации в подвал, где прятались от гестаповцев последние пленники гетто. Рабочие перетащили тринадцать обречённых в подземный канал, где протекала река Полтва, провели несчастных над её подземным руслом почти через весь город, под монастырь ордена бернардинцев. Они устроили там укрытие, в котором спасённые просидели с лета 1943 года до 27 июля 1944 года и вышли только тогда, когда на улицах загрохотали гусеницы советских танков. На деньги, вырученные от продажи вещей, на мизерную зарплату рабочие кормили подземных своих подопечных и спасли им жизнь.
История эта взволновала меня так, что несколько месяцев я узнавал её подробности от спасённых, они приходили ко мне домой и целыми вечерами рассказывали о таких фактах, которые не придумать самому дотошному литератору. В итоге родилась документальная повесть «Свет во мраке», выдержавшая уже несколько изданий и не доставляющая сейчас никакого удовольствия сионистам, которые хотели бы начисто скрыть случаи такого человеческого, а самое главное, бескорыстного благородства.
Кроме этой истории я узнал много ей подобных. Так, полька Ядвига прятала в подвале во время всей оккупации профессора права, ставшего впоследствии моим другом, будущего ректора Торуньского университета Кароля Корани. Я помню многие подробности того, как другая полька спасла известного режиссёра польских театров Александра Бардини. Основатель польского театра Арнольд Шифман в своей книге «Мои военные странствия» подробно описал историю своего спасения.
А вот ещё другие факты из истории тех далёких и тревожных лет. Друг писателей Ярослава Галана, Петра Козланюка и мой доктор наук, делегат первого Всемирного конгресса физиологов в Ленинграде, проходившего под председательством академика Ивана Павлова, поляк Здислав Белинский, зная, что ему за это угрожает смерть, вывез из львовского гетто профессора Адольфа Бека…
Но были и другие случаи спасения, на которых сейчас активно спекулируют наши недруги, превращая хитрых, дальновидных иезуитов в нежных, благородных миротворцев. Об одном таком «спасении» мне и хочется рассказать подробно.
При очень загадочных обстоятельствах «вырвался» из львовского гетто известный всему городу Ицкох (Курт) Левин и нашёл приют в резиденции митрополита графа Андрея Шептицкого на Святоюрской горе. Владыка хорошо знал, что делает, принимая беглеца. Ведь отец Ицкоха, главный раввин Львова, Иэзекиил Левин, ещё в 1924 году резко осудил львовского комсомольца Нафтали Ботвина, застрелившего на Трибунальной улице известного провокатора Цехновского, по доносам которого панская полиция уничтожила Рутковского, Гибнера, Багинского, Вечерковича и многих других польских коммунистов. Шептицкий мысленно аплодировал Левину, когда ему доложили, что, выступая с проповедью в синагоге, Левин предавал проклятиям «продавшегося Москве» Нафтали Ботвина. Проклятия талмудистов неслись вслед Ботвину, когда его повели на расстрел. Он, отказавшись от услуг священнослужителя-раввина, сказал: «Религия существует для рабов, а я не раб!» Под дулами винтовок Нафтали Ботвин бросил в лицо палачам: «Да здравствует социалистическая революция!»
Этой социалистической революции боялся не только Иэзекиил Левин, но и митрополит Шептицкий. Независимо от различия религий, их объединяла общая ненависть к коммунизму, та самая оголтелая ненависть, которая и сегодня на глазах у всего мира объединяет украинских националистов с буржуазными националистами всех мастей.
