требовать от нее изрядной аккуратности.
Перегнувшись через перила, Инчкейп указал на озеро, поблескивавшее между деревьями, и в этот момент Гарриет услышала, как кто-то быстро и возбужденно говорит в комнате.
— А кто там с Гаем? — спросила она.
— Паули, мой венгр. Лучшая прислуга здесь из Венгрии. Саксонцы тоже хороши, но чересчур своевольны. Неприятные они, саксонцы, их здесь не любят.
Паули вышел к ним, прикрыв глаза ладонями, после чего развел руками, демонстрируя восторг от истории, которую собирался рассказать. Он был молод и очень хорош собой. Он поклонился Гарриет и, требуя внимания, протянул руку, чуть не коснувшись ее, после чего стремительно заговорил по-румынски, повторяя для нее тот же рассказ, который только что услышал Гай.
Наблюдая за ним, Инчкейп смягчился и снисходительно улыбнулся. Когда история подошла к концу, он ласково и повелительно подтолкнул Паули. Тот вышел из комнаты, по пути несколько раз обернувшись, чтобы что-то добавить к рассказу.
— Где напитки? — спросил его Инчкейп, изображая нетерпение.
— Ах, я иду и приношу! — воскликнул Паули, покаянно воздев руки к небу.
— Это последний анекдот про короля, — пояснил Инчкейп. — Пьяница в кафе поносил короля — называл его распутником, аферистом, тираном, всё как обычно, и тут к нему подходит член тайной полиции и спрашивает: как вы смеете, дескать, говорить в таких выражениях о нашем великом и славном короле? «А я вовсе не о нашем короле говорил, — отвечает пьяница, — никак нет, это я про другого короля, про короля Швеции». — «Вы лжете, — воскликнул полицейский, — все знают, что король Швеции — достойный человек!»
Они вернулись в комнату, где Паули расставлял бутылки и бокалы. Поняв, что его историю только что пересказали, он благодарно заулыбался и стоял так, пока не прозвенел дверной звонок.
Это был Кларенс. У него был напряженный вид; он поздоровался с Гаем и Инчкейпом, избегая взгляда Гарриет.
— Должен вам кое-что сообщить, — сказал Инчкейп. — Я не смогу посмотреть похороны вместе с вами. Ваш покорный слуга приглашен на них. Я буду в одном из автомобилей в процессии.
Он потер лоб, посмеиваясь над нелепостью происходящего. От изумления Гай не сдержался:
— Господи, с чего вдруг?
— С чего? — вдруг посерьезнел Инчкейп. — Я теперь занимаю официальную должность.
— Ах вот оно что! — сказал Гай.
Кларенс хмыкнул, разглядывая ковер. Это, видимо, задело Инчкейпа, потому что он небрежно заметил:
— Докука, конечно, но довольно почетно. Единственными представителями английской колонии, помимо меня, будут министр и Вулли.
Кларенс снова хмыкнул и сказал с неожиданным напором:
— Кстати, о почете: надеюсь, вы не против того, что я принял небольшую должность, которую предложила мне миссия?
— И какую же?
— Руководство помощью Польше. Комитет по освобождению выделил на это крупную сумму, и меня рекомендовали как организатора. Жалованья не полагается. Только покрытие расходов и автомобиль. Что вы об этом думаете?
— Но почему вы?
— Я занимался освободительной деятельностью в Испании. Я работал в варшавском консульстве. Я знаю польский.
— Хм! — Инчкейп сплел пальцы, внимательно их осмотрел и расплел снова. — Давайте выпьем.
— Так вы не возражаете? — спросил Кларенс.
— Возражаю, — повернулся к нему Инчкейп. — Невозможно успешно работать в двух местах. В нашу организацию вас командировал Британский совет. Теперь вас порекомендовали на эту должность.
— Это военная работа. Кто-то должен этим заниматься. Я прослежу за тем, чтобы дело не страдало.
— Уж надеюсь. Что ж, наливайте, мне уже пора.
Инчкейп вышел из комнаты, и через некоторое время стук двери возвестил, что он покинул квартиру. Вздрогнув от этого звука, Кларенс случайно встретился взглядом с Гарриет. Он слегка порозовел, но, казалось, испытал облегчение, вынужденный признать ее присутствие. Он расслабился. Разливая выпивку, он со смехом сказал:
— Когда мы были бесприютными разносчиками британской культуры, Инчкейп больше всех презирал всякий официоз. А теперь поглядите на него! Так он скоро и с Вулли будет ужинать.
На галстуке у Кларенса был приколот значок его колледжа, а на блейзере — значок его школы. Прежде чем они покинули квартиру, он намотал на шею длинный шарф в цветах знаменитого гребного клуба.
Гарриет не удержалась от насмешки:
— Вы боитесь, что люди сочтут, что вы всюду чужой?
Поколебавшись, Кларенс словно бы решил, что она, возможно, не критикует его, а просто кокетничает.
— У меня слабая грудь, — сказал он, открывая дверь. — Приходится кутаться.
В глазах его что-то блеснуло. Гарриет увидела, что ее в очередной раз неправильно поняли.
Пошел дождь. Чтобы пересечь дорогу, им пришлось проталкиваться сквозь ряды зевак под зонтиками. В маленьком здании, где размещалось Британское информационное бюро, побелили оконные рамы. Маляры трудились в помещении. На верхнем этаже, в кабинете Инчкейпа, стены уже ободрали и покрасили первым слоем белой краски. В углу громоздилась древесина для полок. Кларенс отвел Принглов в отведенную ему комнатку. Там ничего не было сделано: стены по-прежнему были покрыты грязно-бежевыми обоями с кубистским узором. На столе, служившем письменным, лежал бювар и стояла фотография в рамке. Гай взял ее в руки.
— Это ваша невеста?
— Да. Бренда.
— Какое приятное лицо.
Кларенс хмыкнул, словно не нашел, что сказать в свое оправдание.
О Бренде больше не говорили. Гарриет подошла к окну и посмотрела на пустырь, который расчищали на параллельной улице — новом бульваре Брэтиану: он должен был оттянуть толпы с Каля-Викторией. По обеим сторонам пустыря были сооружены шаткие постройки, вдоль которых тянулись деревянные навесы, где торговали овощами и сигаретами. Крестьяне возвели их из кишащего жучками дерева, которое осталось после сноса домов. На пустыре стояли и другие лачуги, подпираемые расплющенными канистрами из-под бензина, с занавешенными тряпьем дверными проемами.
Кларенс указал на скелет нового здания министерства, который высился на другой стороне бульвара. Его строительство остановилось. Министр сбежал в Швейцарию, прихватив с собой министерскую казну. Строители оказались на мели и ютились по углам стройки. Гарриет видела, как они стояли на заборе и наблюдали за толпой.
— Стало холодать, и теперь по ночам они разводят костры, — сказал Кларенс. — Бог знает что с ними будет зимой.
Один дом в стиле рококо выделялся среди прочих: серая, потрескавшаяся лепнина, за резной стеклянной дверью — изящный изгиб щербатой лестницы, сад в запустении. Кто-то до сих пор жил в этом доме. Плотные кружевные занавески потемнели от грязи, сделавшись в тон лепнине.
— А мы могли бы найти себе такой дом? — спросила Гарриет.
В этот момент у Кларенса пал какой-то барьер — будь то предубеждение против нее или же обычная застенчивость, — и он улыбнулся:
— Я тоже привязан к этим старым домам, но жить там нельзя. Они кишат насекомыми. Боюсь, мы наблюдаем уход этой архитектуры.
Он то и дело неловко поглядывал на нее и чуть заметно улыбался.
