И – вместе, хрипоты, до звона в ушах, чтобы всем все ясно стало:
– Аргос! Аргос! Аргос! Арго-о-ос!
Теперь – вздохнуть, плечи расправить, хитон – одернуть...
– Кур-р-р-р-р! Кур-р-р-р-р! Кур-р-р-р-р!
Ответили!
Сперва негромко, протяжно, с диким чудным распевом, затем все сильнее, в полный голос, до самого черного неба, до сияющего венца Селены...
– Кур-р-р-р-р! Кур-р-р-р-р!
Летняя ночь дохнула холодом. Заледенели пальцы, победное «Аргос!» замерзло в горле.
Куреты!
Беспощадные, бесстрашные, неодолимые. Так же, в давние годы, кричали они, охраняя в колыбели на далеком Крите самого Дия-Зевса. Тогда их вожди не побоялись встать против всевластного Крона, Крона-Времени. Встали – и победили!
– Кур-р-р-р-р!
Я зажмурился. Вот и кончился твой поход в Заречье, глупый хвастунишка Тидид! Овцу свяжут, бросят на землю...
Ледяная рука Капанида вцепилась в мои пальцы. Со стороны – смешно, наверное. Двое перепуганных мальчишек...
Открыть глаза! Кинжал – в ножны. Успею еще вынуть – напоследок.
А темнота сгустилась, распадаясь черными пятнами, дыша шорохами, звуком негромких шагов. Со всех сторон, со всех боков.
– Радуйтесь!
Глубокий низкий голос, словно из самого Тартара. Кто-то черный, широкоплечий, огромного роста...
– Вас двое. Нам один нужен.
В его словах не было гнева, и злости не было. Так мог говорить ветер. Так могла говорить буря.
– Радуйся! – хрип из горла. – Тебе нужен я. Я – Диомед, сын Тидея!
Неверный свет Селены скользнул по меховому плащу. За кожаным поясом – короткий меч, в руке – секира...
...Или не секира? Просто жезл, тяжелый, с узорным навершием?..
И золотая диадема в густых черных волосах. И белый блеск зубов в бороде – такой же черной.
– Я – Андремон, сын Афарея, басилей Куретии Плевронской. Твой друг может уйти...
– Прогони-ка меня, басилей!
На этот раз Сфенелу не хватило баса. Не бас – писк какой-то. Но, странное дело! Почудилось отчего-то, что я слышу голос дяди Капанея.
Белые зубы блеснули, чуть дрогнул тяжелый жезл.
– Вы сами выбрали. Идемте!
* * *
Кровь хлынула на лицо – теплая, душистая, соленая. На лицо, на руки, на пропитанный потом хитон...
– Темная Геката, этой ночи правительница! Селене Серебряной ты сестра, Аиду Глубокому ты падчерица, всесильная, всевидящая, вездесущая, из темных глубин приходящая, от корней подземных, от гробов безгласных...
Я не двинулся с места. Только глаза закрыл. На веках – тоже кровь. И на губах. И на шее.
– ...Селена на небе, мертвец в земле, мертвецу тоскливо, мертвецу холодно, он зовет тебя, Темная Геката, мы не зовем, нет нас здесь, и родичей наших нет, и скота нет, и не слышишь ты нас, и не видишь...
Мертвая овца упала на старые каменные плиты. Кровь еще лилась, еле заметно дергались веки.
– ...Мертвец позвал тебя, мертвец говорит, мертвец просит. И той просьбе покорна будь, Темная Геката, ибо заклята ты кровью, а та кровь тебя сильнее, и твоих слуг сильнее, и даймонов подземных, и душ неупокоенных...
Глухо звучали слова – и тишина была ответом. Даже птицы ночные смолкли, словно чуя Ее приход.
– ...Мертвец к солнцу хочет, к теплу хочет, пальцами землю скребет, корни гложет, гроб трясет...
Худая старческая рука еле заметно коснулась моего плеча. Я понял и осторожно опустился на колени – на теплый камень, на теплую кровь.
– ...А мы ему поможем, кровью напоим, мясом накормим, и то мясо вокруг костей белых отрастет, плотью станет. А с той плотью и жизнь вернется, и встанет мертвец, и глаза откроет и вдохнет, и слово скажет...
И вновь – тишина, глухая, мертвая. Словно те, кто стоял вокруг старого алтаря, лишились дыхания, сгинули, превратились в прах, в ветхий камень...
Я открыл глаза. Передо мной – залитые кровью плиты. Передо мной – высокий каменный трон...
...И тонкая, почти бесплотная рука. Худые старушечьи пальцы коснулись волос.
– Жизнь за жизнь, кровь за кровь и семя за семя. Отныне вражда кончена. Афарей сын Портаона! Да упокоится душа твоя вечно, вековечно в Аиде Глубоком и да не вернется она более к нам – ни для мести, ни для смерти. Диомед сын Тидея отныне займет твое место у очага, твое место в строю, и место на ложе, и дом, и поле, и сад. Иссякнет кровь и настанет мир! Во имя Гекаты Темной, во имя предков-пращуров!..
То ли почудилось, то ли в самом деле, но в тот миг, когда мое лицо коснулось ее ладоней, дрогнули старые камни, и словно стон – еле слышный, протяжный, пронесся на холмом...
– Встань, Диомед, наш родич!
На бесцветных старушечьих губах – улыбка. Сестра Афарея, когда-то убитого моим отцом, Тидеем Непрощенным, принимает меня, сына убийцы, в свой осиротевший род.
...Жизнь за жизнь, кровь за кровь и семя за семя.
Теперь на моих плечах – меховой плащ. Такой же, как на Капаниде. Сфенел отныне – ксен, гость рода, и никто из куретов никогда не поднимет на него руку.
В деревянной чаше не вино – кислое молоко. Злое – как здесь говорят. Холодное, пьянящее. Чаша идет по кругу, пустея с каждым глотком.
– Осторожно, ребята! – басилей Андремон смеется, блестит белыми зубами. – Два глотка – на коня не сядешь, три глотка – меч не поднимешь!
И вправду – острый серп Селены начинает двоиться, расплываться серебристой радугой. Но я не боюсь. Сегодня бездонная река плещется где-то вдали, не здесь, не у этого холма.
– А я знал, что ты придешь, – на лице Фоаса, сына Андремона, нет улыбки. – Ты – курет! Ты – мужчина. Когда я пойду на войну, ты возглавишь правое крыло.
Я вспоминаю герму – и мне стыдно. Хорошо, что я вовремя отдернул кинжал!
– Ну-ну, вояки! – рука басилея тяжело опускается на плечо сына. – Мир, мир, мир! Этолийцы друг с другом не должны воевать, с врагом должны воевать, вместе воевать...
...Иначе кости Ойнея, моего деда, давно бы растащили вороны. Я уже понял, как ненавидят в Этолии Живоглота. И куреты, и калидонцы.
Но сейчас – мир.
– Завтра поговорим, Диомед, – теперь басилей смотрит на меня. – О том поговорим, об этом поговорим. Как думаешь, найдется, о чем?
Его губы улыбаются, но глаза – нет. Я догадываюсь – о чем. Живоглот не вечен, кто-то должен наследовать Калидон. Сейчас у трона толпятся жадные родичи, которых тут любят не больше самого Ойнея.
Но это – завтра. Сегодня мы пьем кислое молоко, а вокруг горят костры, я жив, и пролитая когда-то кровь, наконец, остыла.
Внезапно я ловлю на себе взгляд басилея – недоуменный, полный удивления. Андремон смотрит на меня, затем на Капанида, потом – снова на меня.
Или я плащ не так надел?
– Эй, сюда! Все сюда!
Разговоры стихают, кто-то роняет чашу прямо на землю. Миг – и вокруг нас крепкие чернобородые парни в меховых плащах. Мечи – за поясом, белые зубы сверкают.
Родичи!
– Почему обычай нарушаем, мужи куретские? Почему мальчишки злое молоко пьют, у ночного костра стоят, мужские беседы ведут?
Белозубые переглядываются, смотрят на нас.
– Обычай! Обычай! Мальчишки! Мальчишки!
Смеются, все – кроме нас с Капанидом. Чего уж тут смешного? Ясное дело – мальчишки. Не успели гидру убить!
– Что делать будем, мужи куретские, а? Взашей от костров прогоним? Из круга нашего прогоним? К женщинам прогоним?
Весельчаки в мохнатых плащах переглядываются, чешут затылки.
– А может, пострижем их, басилей?
...И тут я начинаю понимать.
– Пострижем! Пострижем! Эй, у кого нож острее? Пострижем!
– Куреты! – огромная рука взлетает к черному небу. – Вы, мои родичи, свидетели того, как эти двое мальчишек пришли сюда сами. Пришли, не зная, что ждет их – жизнь или смерть. Значит они – не мальчишки!
Он уже не смеется. И гаснут вокруг белозубые улыбки.
– Только мужчина рискнет жизнью ради чести. Только мужчина может взглянуть в глаза Танату. Они – мужчины! Дайте нож. Каменный, тот, что на алтаре!
Мы со Сфенелом переглядываемся. А здорово вышло! Только обидно, ведь и не сделали мы ничего такого. Ну, пришли. Так как было не прийти?
Андремон пробует пальцем кремневое острие, поднимает нож...
...Свист. Легкий ветерок. И стрела – огромная, хищная. В земле – прямо между мной и басилеем.
Дрожит!
– Хейя-я-я-я-я-я! Хейя-я-я-я-я-я!
Уже не ветерок – ураган. Воздух толкает в грудь, отбрасывает в стороны растерянных бородачей.
Ураган! А следом – гром!
– Надеюсь, с моим племянником все в порядке, басилей?
Гром звенит насмешкой, переливается силой. Кто-то огромный, тяжелый, страшный расшвыривает толпу. Налево! Направо! Налево! Направо!
Дрожит земля. Неровный свет костра падает на старую потертую шкуру.
Львиную.
Вот он!
– Примешь ли гостя, Андремон Курет?
Дядя Геракл смеется. Дядя Геракл подходит ко мне. Дядя Геракл поднимает тяжелую ладонь.
– А ты храбрец, как я погляжу! Ну что, Андремон, пострижем молодцов?
Ладонь рушится мне на плечо.
Ой!
Падаю.
ЭПОД
Трихонида – это танец такой.
Его очень легко танцевать. Главное – голову вверх, руки в – стороны (и тоже чуть вверх)...
