брезговали никакими средствами, чтобы облить помоями или унизить своих оппонентов. Таково впечатление, оставшееся у меня, и время не изменило его.
Досталось Нечкиной за уже упоминавшееся выше ее письмо в редакцию «Вопросов истории», попало «Вопросам истории». Позднее в отчете отмечались несамокритичные выступления Минца, Майского, Нечкиной («не поняла своих ошибок»), досталось даже С. Л. Утченко, оказывается, даже его выступление не было достаточно самокритичным. А в передовой «Вопросов истории» (№ 12, 1952) обругали С. Трапезникова за то, что он в своей книге «Борьба партии большевиков за коллективизацию сельского хозяйства в годы первой пятилетки» «не показывает коллективизацию сельского хозяйства как объективно закономерный процесс» (стр. 7). Речь шла об ошибках нынешнего заведующего отделом науки ЦК КПСС...
Но кто мог тогда предвидеть, что бывший директор партийной школы в Кишиневе станет членом ЦК КПСС и возглавит отдел науки? Да, многое можно не делать или делать по-другому, если бы знать, что будет, — вздыхали потом руководители нашего Института. А пока они продолжали без устали бороться против всех и всяческих отклонений, извращений. И в этой борьбе «открытое», «честное», «принципиальное» признание собственных ошибок, настоящее прочувствованное покаяние играло немалую роль. В конце 1952 года потребовалось покаяние марристов, и «Вопросы истории» в передовой последнего номера за 1952 г. призвали к покаянию археологов, в чьих работах были марристские ошибки. А кто же не грешил из археологов марризмом? Да почти все крупные ученые. Впрочем, их перечислили: П. П. Ефименко, П. И. Борисковский, Т. С. Пассек, А. П. Окладников, особенно B. И. Равдоникас (уже ранее объявленный космополитом) и М. И. Артамонов, и П. Н. Третьяков, и А. Д. Удальцов. Под сильным влиянием марристов, оказывается, были
C. П. Толстов, С. И. Руденко и особенно еврей А. Н. Бернштам. Но археологи почему-то не были склонны к покаянию, наиболее упрямым оказался член-корреспондент АН СССР В. И. Равдоникас.
Интересно на примере С. П. Толстова убедиться, что в этот страшный период заката сталинской эпохи ни один ученый не мог быть гарантирован от обвинения в ошибках. Все зависело лишь от их степени. Удачливый археолог и этнограф, раскопавший древний Хорезм, честолюбивый Сергей Павлович был сделан в 1950 г. одним из 7 «апостолов» — Президиум Академии наук зачем-то учредил новые должности ученых секретарей Академии наук, а над ними был отныне главный ученый секретарь. Ученые секретари были чем-то вроде комиссаров или лиц, надзирающих от имени Президиума за деятельностью отделений Академии. Среди ученых секретарей оказались двое археологов: С. П. Толстов и громогласный С. В. Киселев. Толстову досталась неприятная миссия после «ленинградского дела» громить ученых-общественников в Ленинграде. Ему принадлежит «честь» закрытия востоковедной науки в Ленинграде. Думаю, что и ранняя смерть академика И. Ю. Крачковского явилась результатом огорчений, испытанных им в связи с закрытием в Ленинграде Института востоковедения. И все же, несмотря на столь «значительные заслуги», С. П. Толстов также подвергся критике. История с закрытием востоковедной науки никогда не была забыта и прощена. Несколько раз С. П. Толстов выставлял свою кандидатуру на выборах в академики — он рассчитывал пройти в академики прямо, минуя член-корреспондентство. И каждый раз старики-академики голосовали дружно против его кандидатуры. Вконец отчаявшись, он решил баллотироваться в член-корреспонденты и был избран. Но дальше так и не пошел. Должность ученых секретарей была вскоре после смерти Сталина ликвидирована.
Появление «Экономических проблем» и грандиозная кампания по применению взглядов, высказанных в них к исторической науке, равно как и ко всем остальным наукам, были как бы предсмертными судорогами сталинского режима. Но эти судороги захватили кое-кого из историков. Проф. Б.Ф. Поршнев, который в течение длительного времени дискуссий-проработок своих произведений держался довольно стойко, после упоминания его «ошибок» в февральском номере «Коммуниста» за 1953 г. прислал в «Вопросы истории» пространное письмо-покаяние, в котором подверг себя резкой самокритике, вернее, самобичеванию («Вопросы истории», № 4, 1953, стр. 139-142). Можно себе представить, как он жалел об этом, едва узнав, что Сталина больше нет.
Такова была вкратце ситуация, когда и над моей головой снова начала собираться гроза.
Глава 4. Судороги сталинского режима
Зов ненависти: бои набата в океане.
Снежит... Как холодно! Мир утонул в тумане.
И жизнь, дрожа, бежит к привычным берегам
Прочь от надрывного набата в океане.
Поль Верлен
В редакции «Дипломатического словаря»; попытка самоубийства В. С. Соловьевой. — Секретарь райкома — антисемит и уголовный преступник. — Меня обвиняют в буржуазном объективизме. — Набор рукописи рассыпан. — «Спасительница отечества» Лидия Тимашук. — Арест академика И. Майского. — Когда начнут подчищать корешки... Скорбим по Сталину. — Все течет, иногда даже вспять...
Последние двадцать лет в мире много говорили и писали о массовых преступлениях, которые были совершены в Советском Союзе в период диктатуры Сталина. После появления «Архипелага ГУЛАГ» А. И. Солженицына вспомнили и о насилиях, совершенных в годы становления советского государства при Ленине. В наше время в Советском Союзе нет массовых репрессий, но преследования по политическим и религиозным мотивам не прекратились и по сей день. Именно эти преследования плюс разочарование в возможностях продвижения советского общества по пути гарантирования человеческих прав, демократизации всех сторон жизни советских людей и, прежде всего, свободы выражать письменно и устно свое мнение, не боясь последствий, а также открытое самодовольство силы, продемонстрированное во время ввода советских войск в Чехословакию в августе 1968 года, вызвали движение диссидентов.
Много спорят и говорят о том, были ли насилия и преступления власти лишь нежелательным следствием революционного скачка или органическим пороком общества, которое возникло на насилии. Оно поэтому является постоянным элементом этого общества, а трансформации подвергаются лишь формы насилия.
Ответ на этот вопрос может дать лишь тщательное беспристрастное (по возможности, конечно, ибо полностью беспристрастного суждения вообще нет в природе) исследование всех сторон жизни советской страны, ее истории.
В связи с этим мне вспомнился один эпизод из истории последних лет жизни Сталина, который, возможно, отражает, как в зеркале, особенности советского режима.
В Москве, на улице Станиславского (бывший Леонтьевский переулок) находится здание Управления по делам дипломатического корпуса. В конце 40-х и в начале 50-х годов на первом этаже этого здания в нескольких небольших комнатах размещалась редакция «Дипломатического словаря». Эта редакция входила в состав Государственного издательства политической литературы, но жила своей, несколько обособленной жизнью. Не было ни одного сколько-нибудь известного профессионального историка или юриста, который бы не участвовал в той или иной степени
