Мне удалось улыбнуться и промолчать о том, как я много думал о ней и как мне ее не хватало. Вместо этого я спросил:
– Ты давно здесь?
– Примерно час. Ты был так увлечен чтением, что не заметил, как я пришла.
Она еще раз поинтересовалась, в порядке ли я, и я ответил, что от долгого чтения немного болит голова. Тогда она предложила уйти: было уже почти семь часов, время, когда библиотека закрывалась. Потом она предложила поужинать вместе, и я смог почти равнодушно ответить «конечно, почему бы нет», хотя мой внутренний голос при этом завопил: «Да-а!»
Охранница на вахте спокойно пропустила Александру, но меня остановила и снова позвала Рикардо. Пришлось мне постоять с поднятыми руками и расставленными ногами, пока он всесторонне охлопывал меня, смущаясь, судя по раскрасневшемуся лицу, даже больше, чем я. Пока он меня обыскивал, «Муссолини» с напряженной и решительной физиономией рылась в моем рюкзачке, хотя всю ее добычу составили несколько карандашей, блокнотов и пакетик конфет. Все это она сунула обратно с явным раздражением. Что она против меня имеет? Она что, умеет читать мысли, свиноматка этакая? Надеюсь, эту мысль она тоже прочла? Я прошел через рамку металлоискателя, обернулся и сказал «грациа», сопроводив это слово самой широкой и фальшивой улыбкой, какую только смог изобразить.
Солнце уже садилось, и фасад Сан-Лоренцо отражал его закатные лучи, отчего вид монастыря сделался немного зловещим.
– Что это было? – удивилась Александра. – Неужели Гризельда думает, что ты собираешься что-то украсть?
– Так ее зовут? Гризельда? Вроде так звали одну из злых сводных сестер Золушки?
– Та была Дризелла.
– Почти одно и то же. Да ну, зачем мне тут что-то красть, – ответил я, старательно изображая невинного мальчика. – Мне кажется, Рикардо ей приплачивает, чтобы почаще меня ощупывать.
– Фу, ты невыносим!
– Мне это уже говорили, – ответил я, вынимая из кармана пакетик «Джолли Ранчерс». Одну конфетку я забросил в рот и протянул пакетик Александре, предлагая угоститься.
– Ты серьезно? Тебе сколько лет, десять?
– Я сладкоежка.
Она взглянула на меня с таким выражением лица, что я и впрямь почувствовал себя десятилетним.
– Тебе, должно быть, холодно в этой куртке. Ты ее носишь, чтобы круто выглядеть?
Я ответил, что не захватил с собой теплой одежды, и Александра повела меня к одежным палаткам на другой стороне площади, но там продавали только сумки и ремни. Она предложила заглянуть в магазин модной мужской одежды, мимо которого мы проходили на днях, и мы свернули на ту же узкую улочку.
В витрине бутика толпились манекены в полосатых обтягивающих брючках, такой же расцветки жилетах и пышных рубашках в духе Лоуренса Аравийского. Это был совершенно не мой стиль, а Александра решила, что одна из жилеток неплохо смотрелась бы на ней, и я согласился.
Я спросил, где она пропадала два дня.
– А что? Ты по мне скучал?
– Немножко.
– Врешь.
– Правда, скучал.
– Но ведь не немножко же, – улыбнулась Александра.
Вот ведь какая самоуверенная, подумал я. Но она была права.
Она спросила, как продвигается моя работа, и я, не покривив душой, ответил, что пока трудно сказать. Я сам еще толком не понимал, какие тайны откроет мне дневник и что я буду с этим делать. Она посмотрела на меня так, словно не поверила, а затем спросила, что я такое читал сегодня, отчего у меня был такой расстроенный вид.
– Один старинный дневник, – сказал я, надеясь этим ограничиться. – Это грустная история.
– Чей дневник?
– Если я тебе скажу, мне придется тебя убить, – смеясь, ответил я. – Расскажу потом, когда узнаю подробности. Честное слово.
Для убедительности я перекрестился.
– Я уже второй раз вижу, как ты это делаешь. Ты был служкой в церкви?
– Не стал им, к великому разочарованию моей матери. Впрочем, не единственному.
– Ты доставлял ей неприятности?
– Ты даже представить себе не можешь какие.
Александра, слегка наклонив голову, окинула меня оценивающим взглядом.
– Очень даже могу.
– Причем она в этом не виновата, – и это была правда, мать всегда заботилась обо мне, как могла, и любила меня, я знал это. – Я боялся, что уже не увижу тебя больше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Само вырвалось, я не собирался говорить это вслух.
– Я не нарочно, я просто… – она сделала паузу и, как мне показалось, не решилась закончить фразу. – Мне нужно было закончить кое-какие… домашние дела.
– В смысле, здесь по дому или остались какие-то дела в Нью-Йорке?
– И здесь, и там. Ничего серьезного, – ответила она, нахмурившись.
Не могу сказать, что я ей поверил, но тут она взяла меня под руку, и все остальное перестало иметь значение. Потом Александра взяла курс на какой-то ресторан, по ее словам, очень популярный у местных жителей.
В этом ресторане также царил полумрак: на столах стояли зажженные свечи, а других источников света я не заметил.
– Это что, особый шик или они тут электричество экономят? – пробормотал я, пока официант провожал нас к маленькому столику у окна. В ресторане было многолюдно и как-то по-хорошему шумно: народ веселился.
Александра скинула куртку. На ней была белая блузка со складками спереди, как у форменной мужской рубашки, наполовину расстегнутая, под ней кружевной топ, из-под которого виднелся золотой медальон – в целом, сочетание приличия и сексуальности.
– Чудесный медальон.
– Это мамин. – Она обхватила медальон пальцами.
– И в нем твой младенческий локон?
– Перестань, – она улыбнулась, но явно через силу.
– Я что-нибудь не то сказал? Извини, если обидел.
– Да нет, все… хорошо. – Наклонившись к свечке, она раскрыла медальон. Внутри оказалась маленькая фотография женщины, поразительно похожей на Александру – вне всякого сомнения, ее матери.
– Она красивая, – заметил я. – Вы с ней ладите?
– Да, – с придыханием произнесла она. – Она всегда на моей стороне.
– Повезло тебе.
– Да, – повторила она, и медальон у нее в руке едва заметно задрожал. Затем она захлопнула его со щелчком, подозвала официанта и заказала стакан красного вина.
Когда я заказал себе «пеллегрино», она удивилась.
– Не пью, – объяснил я.
– И никогда не пробовал?
– Было дело, но бросил.
– Давно?
– Скоро буду отмечать десятилетний юбилей трезвенничества. Та-да! – Я покрутил пальцем в воздухе и изобразил улыбку. Я искал следы осуждения или неодобрения на лице Александры, но оно оставалось невозмутимым и непроницаемым.
– Молодец, – похвалила меня она. – А что заставило тебя отказаться от спиртного?
– Дай бог памяти… – Я театральным жестом постучал пальцем по подбородку. – Скорее всего, последней каплей стало пробуждение в мусорном баке.
– Серьезно?
– Да. Не советую повторять без подготовки. Тем более что я и сам не помню, как у меня это получилось.
– Провалы в памяти?
– Ага. Но все это в прошлом, и я не стыжусь этого. Хотя, если честно, немножко стыдно.
– Ты не должен стыдиться. Это болезнь, как корь или ветряная оспа. У меня двое друзей состоят в «анонимных алкоголиках».
– Понимаю, это из серии «у меня есть друзья-алкаши», да?
– Я не это имела в виду.
Извинившись, я пообещал выложить ей всю подноготную, когда мы познакомимся поближе – а потом вдруг решил рассказать все прямо сейчас, чтобы покончить с этим и посмотреть, не обратится ли она в бегство. В подробности я не входил, а осветил, так сказать, основные моменты: пьянство родителей, свой собственный дебют в двенадцать лет, протокол за «вождение в нетрезвом виде» в шестнадцать…
– Я уже присмотрел местное отделение «анонимных алкоголиков» во Флоренции, они тут собираются в церкви. Они всегда собираются в церкви, в школе или в подвале какого-нибудь общественного учреждения, очень гламурно.
– Ты уже ходил к ним здесь?
– Нет, – я объяснил, что узнал это чисто на всякий случай, если вдруг возникнет желание напиться, а такого желания у меня не возникало уже несколько лет. Теперь, когда я выговорился, мне стало легче, а на Александру мое признание, казалось, не произвело никакого впечатления, и она сразу же принялась рассказывать о своей съемной квартире во Флоренции и о том, как она обожает этот город. Либо она была хорошей актрисой, либо ей действительно было все равно. Я надкусил оливку и стал смотреть, как она говорит, на природный изгиб ее губ, на то, как она заправляет волосы за уши – казалось бы, такие обычные вещи, но в ней ничто не было обыденным. Я пытался понять, что же в ней такого особенного: красота, самообладание, умение непринужденно общаться или то, что она, по-видимому, не осуждала меня. Было в ней и что-то еще, некое неуловимое свойство, как у бабочки, которая садится лишь на минутку, а потом улетает прочь. Я не перебивал и с удовольствием слушал ее, чувствуя, как эта едва знакомая женщина все больше очаровывает меня. Может быть, это потому, что она ощущала себя недосягаемой, неприступной крепостью, каким я сам раньше частенько чувствовал себя в отношениях с женщинами, полагая их завоевательницами? А может, она меня уже завоевала?
