– Он думал, они вернутся вот-вот, не доложил. Ты знаешь, как бывает.
– Знаю. Он думал, что они «порядочные», проведут небольшую рекогносцировку, прихватят чего-нибудь по мелочам и вернутся. А они решили по-своему. Ну Толик, ну организовал службу. Допрыгался, «полковник».
– Злой ты все-таки, Артем.
– Какой есть. А ты добренький. Повозился бы с этим трупом, меня чуть не вывернуло, а моим-то бойцам досталось. Миша, это же трибунал!
* * *
Термез. Середина октября. Они больше часа стояли на плацу. Таков порядок, после завтрака весь полк выстраивается для развода на занятия. Построились, доложили командиру, и – вперед, кто на полигон, кто в учебные классы… Да не тут-то было. Еще только утро, а четверть полка уже куда-то разбежалась, вот командир полка в воспитательных целях и держит всех остальных. Носятся посыльные, выискивают отщепенцев по каптеркам, по подвалам, в столовой, командиры рот мечут молнии глазами, рвут глотку. Те, кого нет, в основном из подразделений обеспечения, у них командиры – прапорщики, а если и офицеры, так ведь тыловики, что с них возьмешь. Далеки они от личного состава и, наверное, счастливы этим. О построении знают все до последнего кладовщика, но каждое утро начинается, как обычно, с поиска особо приближенных и просто обнаглевших солдат, которых распирает от удовлетворения, что их ждет целый полк. И всем этим нарушителям устава и требований командира полка, что самое удивительное, не будет ровным счетом никакого наказания. Ремизова это возмущало: их же на «губе» сгноить надо, вот там настоящая школа воспитания армейских кадров! Да не сажали их на «губу», чтобы не портить показателей полка по воинской дисциплине. Молодой взводный внешне не показывал своего состояния, лишь тяжелый взгляд да плотно сжатые зубы говорили, каково ему на самом деле.
Бегала в самовольные отлучки и пехота, но… Но умнее, чем эта необузданная обслуга, потому что пехота бегала после обеда. В их пятой роте половина личного состава – узбеки. Вот такая сложилась картина: узбеки в Узбекистане, у себя дома, а некоторые из них – местные, кого родственники за взятку устроили служить по соседству. Какая уж тут «губа», если все куплено. Когда Ремизов окунулся в эту обстановку с головой и попытался навести какое-то подобие порядка во взводе, в роте, единственное, на что его хватило, на то, чтобы осознать тщетность своих усилий.
Скоро десять часов утра. Жара за тридцать. Асфальт на плацу плавится под солнцем. Тело покрылось липкой влагой. Форменная рубашка и китель застегнуты на все пуговицы, галстук под горло, ремень офицерской сумки с книгами и конспектами занятий сдавливает грудь, не дает коже дышать. За воротник рубашки, по вискам, по ребрам медленно, настойчиво стекают капли соленой влаги. Он привык, он на службе, прежде всего – выдержка, в этом и воля, и достоинство. Чего не можешь изменить – перетерпи, другого не дано.
– Вот черт, жара! – Это Марков, у него из-под фуражки по вискам струится пот, капельки выступили на лбу, протирай – не протирай, не помогает, а он механически, старательно тёр лицо белым носовым платком. – Представляешь, вчера термометр тридцать девять градусов днем показывал.
– Представляю, мы же вместе на полигоне песок топтали.
– Сейчас только утро, а уже пекло. Не могу привыкнуть, октябрь все-таки.
– А тебе рязанские хляби подавай.
– Дождичка бы.
– Увы, не дождешься, тут, наверное, вообще дождей не бывает.
– У меня второй платок мокрый.
– Не пей воды по утрам, легче будет. Точно говорю. Чай пей. Крепкий, горячий.
– И что, помогает?
– Терпеть легче.
– Надо попробовать. Долго нас мариновать будут?
– Это только Богу известно, а еще бронелобому.
– По-моему, бронелобому ничего неизвестно, даже смысл его собственных действий. Разве он знает, что хочет? – Марков разочарованно вздохнул.
– Идет тонкий воспитательный процесс, а ты критикуешь. – Ремизов холодно, без улыбки издевался, но от этого каким-то образом становилось легче.
– Никого я не критикую, просто с меня течет, как с барана. Твои все?
– Одного нет. И, судя по всему, не будет.
– В самоволке?
– Нет. Бойцы говорят, совсем удрал, служить надоело.
– Ну ни хрена себе, – и добавил с сарказмом: – Ты готов к «неспортивной гребле»?
– Не только готов, но уже получил по макушке, – спокойно, как о чем-то обыденном сказал Ремизов.
– Выговор?
– Угадал.
– Причем с первого раза. – Марков засмеялся и был прав, не стоит вешать нос из-за всяких отщепенцев, жизнь и так коротка. – Когда на поиски отправляешься?
– Сегодня оформлю командировку, а завтра с утра автобусом. Он местный. Сурхандарьинский.
– А я тебе даже завидую, хоть на пару дней вырвешься из этого дурдома.
– Ничего, и твоя очередь придет. Не сомневайся.
* * *
Еще утром все пятеро были живы. Вчера, как только взводный Рыбакин уснул после дежурства, взяв с собой пустые вещевые мешки, сержант Абдуразаков с приятелями отправился за добычей.
Они три дня присматривались к этому кишлаку. Богатенький, судя по всему. А еще внизу уютно, как-то по-домашнему журчал ручей, даже с расстояния в один километр чувствовалось, как от него веет прохладой. Нет, это все воображение, просто там отчаянно зеленела трава и дразнила глаза, ноздри, сухие рты. На берегу ручья, обращенные к нему высокими, глухими стенами стояли хорошие, основательные дома, оставленные своими хозяевами. Там есть, что пограбить, и в этом никто не сомневался. Между дувалов, в переулках просеменили несколько баранов, отбившихся от стада, их толстые зады были хорошо видны в бинокль. У Абдуразакова даже слюна побежала, как он явно представил вкус душистого плова. Тихо. Людей, пока наблюдали, так и не увидели: нужна большая смелость, чтобы светиться под стволами этого временного поста, кто знает, что на уме у шурави. Шлепнут и не поперхнутся, в зоне боевых действий гражданских лиц нет – только разведчики.
– Вы что, обалдели, какой кишлак? – Лицо у Рыбакина вытянулось и перестало быть круглым, брови полезли вверх. Он опешил от изумления, когда сержант предложил ему организовать небольшой вояж вниз.
– Ну, товарищ лейтенант, мы же быстро. Воды принесем, одеяла, ночью-то холодно. Дел-то на час, что тут такого?
– Сейчас врежу по твоему «умывальнику», и про воду забудешь, и одеяла не потребуются. – Никого бить он, конечно, не собирался, но пресечь поползновения требовалось, сержант это тоже понимал.
– Да мы же давно за кишлаком наблюдаем, там все тихо, и подход скрытный есть. А до крайнего дома рукой подать…
– Абдуразаков, хватит воду мутить, иди, занимайся окопами.
Но вопрос был поставлен, и семя сомнения прокралось в стриженую голову Рыбакина, а когда в полдень стеклянный зной повис над их высотой, он снова вспомнил о чистой ледяной воде.
Подошел Халилов, его заместитель.
– Я отправил людей отдыхать. Жара. А ночью дежурить. – И немного помявшись: – Товарищ лейтенант, может, разведку в кишлак организуем?
– Сговорились.
– Нет, просто у нас и вода, и паек кончаются.
– Я заказал «вертушку», завтра будет.
– А если нет? Или только к вечеру?
Рыбакин размышлял, понимая возможную выгоду, но принимать такое решение не мог, оно выходило за рамки боевой задачи, и обеспечить надежное прикрытие мнимой разведгруппы он также был не в состоянии. Два пулемета и снайперская винтовка на дальности около тысячи метров не эффективны, а главное, никому из трех своих сержантов он не поручил бы самостоятельную работу. Он точно знал, что они не готовы к настоящему бою, и в принципе им не доверял. Действовать на авось, на удачу? Риск, конечно, но ведь все просматривается. Вот если бы спуститься самому… Лукавую мысль он оборвал сразу, бросить пост хотя бы на час – преступление, да и кто тогда возьмет на себя службу, кто ему самому спину прикроет? Этот, что ли, Халилов, ему бы только в каптерке командовать. Вот и весь мой взвод, чтоб он скис…
– Разведка, говоришь? – Рыбакин осклабился.
– Ага, – в тон ему прогудел замкомвзвода.
– Пограбить захотелось? – Он продолжал ядовито улыбаться. – Знаю я вас, узбеков. Кого угодно готовы до нитки обчистить, и своих братьев-мусульман не пожалеете.
– Только рис и мука. Только вон в тот крайний дом – там точно есть – и обратно.
– А кто пойдет?
– Я бы пошел, – ответил он неуверенно.
– А на хрен бы ты ни пошел? – Взводный взорвался. – Ты что здесь, на прогулке? Твое дело – стереотруба и наблюдение.
– Ну тогда Абдуразаков.
– Комбат не разрешит, а без него я команду на спуск не дам.
– Хотя бы до ручья, – продолжал бубнить Халилов.
– Нет, – Рыбакин уже успокоился, – и хватит меня обрабатывать.
Не разрешил, не уговорили. Но вроде бы и сопротивлялся взводный не очень активно, во всяком случае неуверенность свою показал.
– А ты что хотел? – взвился Абдуразаков.
