Мышка выгнала всех вон и помогла мне переодеться. В доме зажгли свечи, слышались мужские голоса. Ярослав подал что-то, и маманя стала растирать мои руки, ноги до самой попы. Ступни сильно закололо, заболело так, что я заскулила.
— Терпи, нужно кровь разогнать. Это испытанное средство. Сейчас горячего выпьешь, а может — настоечки на березовых почках, а, Настенька?
— Нет, я не пью, не могу.
После того взрыва, когда разбирались в его причине, прозвучала версия, да так и утвердилась, как основная — бытовое пьянство. Я объясняла, что мои родители не алкоголики и, когда я уходила, мы выпили всего пару бутылок шампанского на всю семью. Но версия была удобной и меня не слышали. Несмотря на очевидную глупость того вывода, что они сделали, я не могла потом даже подумать о том, чтобы выпить спиртное. Первый раз за все годы фужер того же шампанского я выпила в гостях у Лидии.
— Тогда чаю. В термосе у ребят есть. Давайте… сюда. Садись. Ты как, ноги чувствуешь, а руки?
Мышка привычно хлопотала вокруг меня, давая пить горячее, кутая в сухое согретое одеяло, просушив полотенцем волосы. Я успокоилась, тело, растертое и пахнущее чем-то приятным и травяным, горело. Потянуло в сон.
— Маманя, все равно же не уснем. Может, пусть расскажет, что там случилось? Может, с кем-то еще беда? — спросил, заглянув в нашу комнату, Ярослав.
— Не… нет. Тугорин это. Только я, — прошептала я, засыпая.
— Я здесь, с ней посплю, поместимся. Ты мне фонарик положи сюда. Мало ли… — Мышка укладывалась рядом, привалившись теплой спиной к моей спине. Голоса еще бубнили в горнице, Мышка вздыхала, а я пригрелась и понимала сквозь сон, что не нужно мне никуда от них бежать. И сама я так и останусь «сама». И только им я почему-то очень нужна, а больше никому на всем большом белом свете.
На следующий день, как и всегда здесь, я спала, сколько хотела. Раскинулась на кровати, когда встала Мышка и продолжала дрыхнуть. Потом проснулась и просто лежала, нежась в теплой постели. В руках и ногах ощущалась приятная ломота. Кто-то несколько раз заглядывал ко мне, но я не открывала глаз. Когда приспичило-таки вставать, увидела на спинке кровати Мышкино платье. Моих вещей в доме не осталось, ну и ладно — красоваться тут не перед кем. В моей ситуации чем страшнее, тем лучше. Маманя сама заглянула ко мне, рассмеялась.
— Ну ничего, я тебе поясок сейчас дам, оно и не будет мешать. Пошли, сходим к Коровке. Да пора уже обедать.
В доме никого не было. Я оглянулась удивленно. Мышка объяснила:
— Стихло немного, мороз сильно спал пока пуржило. Так что Ярослав повез их к месту, да от тебя подальше. Чтобы ты привыкла. А они весь день там пробудут — не близко это.
— А это не опасно? Вдруг снова задует?
— А оно всегда так — стихнет немного, а потом снова. С утра завтра и задует, или сегодня в ночь. А они к вечеру уже дома будут. Связались они с городом, сказали, что ты в надежном месте и шкуру снять Роман пообещал с какого-то Ольговича. Ты помнишь, как уходила?
— Как в тумане все. По простыням из окна. Спрыгнула в снег. Потом по снегу до дальнего забора, что ближе к лесу. Перелезла как-то, потом вдоль забора — в сторону дороги за поворот. А там машина. А в машине тот рыжий Тугорин. Если бы ты видела, Мышка, — почему-то обратилась я на «ты» первый раз, как к маме, — какой парень красивый. Почему они, красивые, все такие козлы?
— Их таких и некрасивых хватает — козлов. Просто тебе такие попадаются.
— А Святослав тоже здесь?
— Нет, он до развилки доехал, высадил Ярослава и к себе подался, чтобы до бурана, чтобы не застрять здесь надолго.
— Ну, хоть этого нет.
— А мне показалось тогда, что у вас что-то намечается. Показалось?
— Мне тоже показалось. А он при мне другой стал подмигивать, представляешь?
— Нет, — задумчиво сказала Мышка, — я всех мужиков по Луке меряю. Как бы он сделал, или как никогда не смог сделать. Он бы точно так не сделал. Необыкновенно чистый душой человек был. Я его не просто любила, а и уважала безмерно. Простоватый он был и незатейливый по нынешним меркам. Все мысли — на лице. Врать совершенно не умел. Врут люди слабые, а он был сильным, и ему это не нужно было — прятаться за обманом. Всегда отвечал за себя, никогда не делал подлости людям, хотя возможностей было много. И не мстил никогда за подлость, просто забывал этого человека. Он никогда не обижал меня, хотя и не баловал особо. Но любил, сильно любил — я знаю, всегда знала. А он и не говорил, что любит. Стеснялся говорить красивые слова. Говорил только — Мышка моя любая. Вот и все признания.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Таких нет больше?
— Так и таких, как я, тоже нет. Он же для меня был. А тебе своего искать нужно. Святослав очень умный парень, надежный, веселый. Если пообещает — сделает непременно. Просто еще не полюбил тебя, а может и не полюбит никогда. Иначе не стал бы, в голову не пришло бы… Ты не переживай, какие твои годы, как говорят. Встретишь еще.
Раз уж у нас дошло до такого откровенного разговора, то я спросила заодно и о том, почему она считает меня дочкой? Во мне же только кровь Луки.
— И-и-и, дочечка, да что же ты такое говоришь? Мы же с ним одно были… одно целое, единое. Ты же, получается, его подарок мне, прощальный подарок с благословения Леса. Хоть и не думал он тогда о том. А как же я его кровь не приму? Ох, и мысли у тебя…
Мы стояли на улице возле дома, подставив лица редким снежинкам. Потеплело градусов до десяти мороза. Можно было и погулять. Я потопталась, решая, насколько мой следующий вопрос тоже будет нетактичным, замялась.
— Если это, конечно, не будет как-то… в общем, ты вспомнила Бога тогда, ночью. В интернете леших называют нечистью, это как створится с действительностью?
— Мы все крещеные, я в церковь хожу, когда выхожу из леса. Да вот крест на шее, гляди, — показала маленький серебряный крестик, поцеловала его, перекрестившись, — и сыновья все крещеные, у Ярослава тоже крест есть. Священник знал Луку, причащал, правда, редко. Так получалось. Способности лесовиков не несут в себе ничего дьявольского, противного природе.
— А змеелюди эти? Витмаки?
— Про них не знаю, сказать не могу ничего. Церковь осуждает тех, кто имеет способности к чарованию. Но многие монахи, священники имели эти способности и их считали святыми, старцами. Почему не может быть так, что Господь дал эти способности своим детям, живущим в лесу, чтобы защитить жизнь в нем? А что не признаны церковью — так о них и не знает никто почти, кто же оценит и сравнит с признанными старцами? Это я так думаю, а что там на самом деле — кто ж знает? Настя, а не пора готовить ужин? Мужики голодные вернутся. Мороз сильно силы тянет, придут — разомлеют, спать завалятся. Нужно, чтобы готово все было — покормить, да пусть отдыхают. Завтра опять задует, так может, баньку истопим? А?
Мы ушли в дом и до вечера провозились с едой. Кроме брата и Львовича, приехало еще трое мужчин. Так что готовиться нужно было серьезно. Во дворе стоял ГТТ, больше и мощнее, чем ГТС, это все в Сибири знают. Более проходимая машина, более мощная. Прокладывая дорогу, может и небольшие деревья перед собой валить. Сейчас все уехали на вездеходе брата, оборудованном, как у Святослава, теплым кунгом с печкой. Так что мы не переживали за них, хотя начинал усиливаться ветер.
Уже по темноте услышали рычание мотора, потом голоса. Мужчины завалились в дом все сразу, выхолодив сени, занеся холод в дом. Я влила в рукомойник теплую воду, подставила таз побольше, чтобы помыли руки, умылись. Повесила полотенце. Когда вошли, поздоровалась, показала на рукомойник, улыбнулась:
— Давайте, мойте руки, умывайтесь. Все на столе. Ужинать пора.
Мужики тоже говорили, улыбались, разуваясь и раздеваясь у входа. Подходили по очереди мыть руки. Я в теплых шерстяных носках протопала к столу, стала резать хлеб. Я, конечно, видела Львовича и он видел меня, и смотрел молча, не отводя глаз. Я не боялась его, почему-то уже не боялась. Ярослав поглядывал на него предупреждающе. Очевидно, опять напомнил, чтобы забыл обо мне. Но он не собирался делать вид, что не замечает, и когда уже закончили ужинать, спросил:
