— Надо тебя со Стасом свести, — сказал Валет. — Он лучше других окрестности знает, да и про вашу линию тоже.
Стасом оказался тот самый анархист с волевым лицом, на которого Нюта обратила внимание еще в первый день на станции. Она отметила про себя, что он, пожалуй, гораздо старше, чем ей сначала показалось, наверное, лет под пятьдесят. Стас смотрел на окружающих свысока. Из объяснений Валета Нюта поняла, что этот человек отличается отчаянной храбростью, за это его здесь уважают и прощают некоторые недостатки, вроде чрезмерной образованности и оригинального взгляда на вещи.
— Трудное дело ты затеяла, — сказал Стас Нюте, выслушав ее сбивчивый рассказ. — Без провожатого туда тяжело добраться, но ты, я вижу, сильная и упорная, так просто не отступишься. Значит, маршрут будет такой. Сначала Белорусская. До нее можно на дрезине проехаться, с ветерком, когда хлопцы наши опять в поход соберутся. Там — переход на Ганзу, и потом по кольцу, опять же на дрезине, до Краснопресненской. С нее будет на Баррикадную переход — это уже станция Конфедерации 1905 года, к которой и Беговая относится. Но если на Ганзе правила более-менее понятные, то в пределах Конфедерации на каждой станции все равно свои порядки. Вроде бы в целом у них примерно как на Красной линии, только без фанатизма и классовой борьбы, а так, как и почти везде в метро, сам черт ногу сломит. Особенно на самой станции Улица 1905 года — там народ, по-моему, на всю голову больной: вроде атеисты, а суеверий полно.
Нюта вздрогнула, и от Стаса это не укрылось.
— Расскажи-ка и ты мне про свою станцию, — попросил он. — Я ведь как-то видел ее, проезжая мимо еще до Катастрофы. Ее обычно в темноте не разглядеть было толком, но там как раз с другой стороны тоже поезд шел, свет из окон падал. Странное такое ощущение — пустая, темная станция. Как там люди у вас живут? И почему вы оттуда ушли?
Нюта не знала, что ответить. Слишком сложно было объяснять все незнакомому человеку. Конечно, Стас сразу внушил ей доверие, расположив к себе, но девушка уже привыкла, что лучше не болтать лишнего — так, на всякий случай.
— На нашей станции поселилось зло, — пробормотала она слова, слышанные от бабы Зои.
Стае снисходительно поглядел на нее.
— Если тебе повезет дожить до моих лет, — сказал он и усмехнулся, — и не повезет увидеть столько смертей, иногда до крайности нелепых, то, может, поймешь: на свете нет ни добра, ни зла. Другое дело, что жить нужно так, будто они есть. Как-нибудь поразмысли над моими словами на досуге.
Нюта недоверчиво смотрела на собеседника и никак не могла понять, о чем он толкует? То, что делает Верховный, — это зло, потому что он убивает невиновных и слабых. Его надо остановить, и это как раз будет добрым делом…
— Не обращай внимания, — сказал ей потом Валет, с которым девушка поделилась содержимым странного разговора. — Стас — классный мужик, но иногда так заумно рассуждает — ни черта не поймешь. Зато он очень много знает про метро и поверхность, прямо энциклопедия ходячая.
Кириллу тоже понравилось проводить время в обществе Стаса. Парня очень интересовал животный мир метро, а на эту тему анархист мог рассказать многое. Часто Нюта заставала его с карандашом и блокнотом, в который он записывал со слов анархиста что-то вроде: «Химера — огромная тварь белесого цвета, видит плохо, ориентируется на запах, очень опасна. Возможно, мифич.» Такие примечания парень делал, когда не был уверен, то есть практически постоянно, потому что не верил в то, чего не видел собственными глазами.
* * *
Меж тем жизнь текла своим чередом. После разговора со Стасом Нюта рвалась на Беговую все сильнее, но остальные ее не поддерживали: за Крысей активно ухаживал Валет, а Кирилл то ли устал, то ли боялся нового путешествия, то ли просто не был уверен, что на другой станции будет лучше. С другой стороны, гостеприимные хозяева уже намекали путешественникам, что скоро вернется из похода батька Нестор, и до того времени хорошо бы им как-то определиться с дальнейшей жизнью. Насчет Крыси у анархистов вопросов не было — она быстро освоилась с порядками на станции и всячески старалась быть полезной, помогая в госпитале, к тому же уже официально считалась девушкой Валета. А вот Кирилла, человека мягкого и мирного, склонного к философско-созерцательному отношению к действительности, не привлекала ни карьера бойца, ни царящий на Гуляй Поле разгульный образ жизни с ежедневными попойками, лихими песнями и прочей «свободой». Парень сомневался, колебался и все свое недовольство обрушивал на Нюту. Ей уже стало казаться, что это она виновата во всем — сманила его с родной станции, где он мог бы жить долго и счастливо. Когда Кирилл упрекал ее, девушка злилась и возражала, порой весьма резко, но когда он просто сидел с унылым видом и его в красивых серых глазах стояла тоска, а на все вопросы он кротко отвечал: «Ничего, просто настроение плохое», было гораздо хуже.
Их появление на станции, сначала наделавшее столько шума, уже воспринималось как что-то давнее и не слишком оригинальное. Анархистам, как детям, все время требовалось что-то новенькое и будоражащее воображение. Неожиданно явился перебежчик с Красной линии, и уже все население Гуляй Поля слушало, раскрыв рот, как этот оборванный, измученный, с впалыми глазами человек рассказывал, прихлебывая чай:
— У нас ведь, знаете, рядом торговый комплекс был подземный, на три уровня, вход с «Проспекта Маркса». Все имущество из него в первые же месяцы растащили, экспроприировали, так сказать, только ведь там все больше ерунда продавалась — тряпки, парфюмерия… Ну, кое-что из одежды нашим бабам перепало, что-то и мужикам подошло — щеголяли, пока не сносилось. А сносилось-то, кстати, быстро, там ведь все больше китайское барахлишко продавалось. К тому же размеры все больше девчачьи… нашим бабам эти платьишки кургузые чаще всего и на нос не налезали. Ну да я не к этому. Решили наши территорию магазинную освоить — чего площадям зря пропадать? Верхний уровень, конечно, почти на поверхности, для жилья не годится — там уровень радиации такой, что мало не покажется, да и твари легко пролезут, а вот два нижних можно было попытаться изолировать и использовать… ну, хотя бы под склады. Хотя чего у нас, блин, теперь складывать? Разве что покойников… В общем, оказалось, что, пока наши думали да гадали, на верхнем уровне угнездилась какая-то пакость, и начали на нижних этажах люди пропадать.
Несколько раз пытались ее прищучить, а потом плюнули и решили вход в комплекс вообще закрыть от греха подальше. А потом заварушка случилась, когда в туннеле взрыв был и траурный поезд с телом Вождя засыпало. Говорят, один из ваших постарался — вышвырнул из кабины машиниста и погнал поезд к Проспекту Маркса. Не иначе, хотел на полном ходу проскочить и дальше укатить, в Полис. А когда понял, что Вождя увезти не получится, отцепил платформу с гробом, а сообщник его еще взрывчатку швырнул вслед. Мол, не доставайся же ты никому. Вот туннель и обрушился. До сих пор никто у нас не понимает, кому в Полисе тело Вождя понадобилось? Разве что для каких экспериментов. Мы ведь люди простые, нам власти не объясняют, отчего да почему. Объявили провокацией со стороны несознательных элементов, устроили недельный траур — и баста.
— Тоже мне, секрет! — фыркнул сидевший возле Нюты анархист. — Это Толик Томский поезд угнал. Только он девушку свою спасти хотел, а Вождь ваш что ему, что полисным был без надобности.
— А к чему ты про торговый центр-то заговорил? — поинтересовался другой. — В чем связь?
— Так связь самая прямая, — оживился перебежчик. — Когда эти ваши бомбисты туннель взорвали, что-то там обвалилось, и образовалась дыра прямо в тот комплекс. На первое время ее кое-как досками заложили и часового рядом поставили, пока руки дойдут окончательно заделать. Вот как-то раз, когда на часах у дыры мой кореш Мишка стоял, сразу пятерых сопляков — четырех пацанов и одну девчонку — на подвиги потянуло. Мишка как раз то ли вздремнул, то ли еще что, в общем, они доски-то отодвинули и в комплекс ушли. Понятное дело, ни один не вернулся.
— А откуда стало известно, что они именно туда ушли?
— Дык одна девчонка матери записку оставила: идем в комплекс, не волнуйся, скоро вернемся. Сознательная, вишь, была. А оттуда еще не все вынесли, цацки какие-то оставались, конечно, детям-то интересно. Они ж не думали, что за любопытство жизнью своей заплатят. Разве в их возрасте об этом думаешь?
— Что, и искать их не пытались?
— Ну почему же, вблизи осмотрели все. Только скорее для вида. Понимали — без толку их уже искать. А Мишку за это повесили.
— Ужас какой! — вздрогнула Нюта.
— Так родителей тоже можно понять — это они высшей меры требовали. Ведь пятеро детей пропали — это разве не ужас? Да и не жилец уже был Мишка, больно сильно переживал. Сдается мне, если бы его не казнили, он бы сам на себя руки наложил. Хотя он что-то пытался объяснять, но сразу-то никто не послушал, только потом задумались. Он все твердил, что выспался как следует перед тем, как на пост заступить, а тут вдруг глаза сами начали слипаться. Он и так, и эдак, хотел даже сменщика позвать, а руки-ноги как ватные стали, и в голове туман. Неспроста все это, так мне кажется. Мы ведь возле самого Кремля сидим, а что там творится, вы, наверное, и так слышали. Вот мне и кажется, что не сам по себе он заснул, а навели на него этот сон. И дети, наверное, тоже не просто так одни ночью в комплекс сунулись. Видать, кому-то свежая кровь понадобилась, невинная. Вот после этого случая я и решил: пора уходить. А то больно они все здорово объясняют, атеисты-материалисты наши, мать их так! Пусть-ка этот случай попробуют объяснить с позиций товарища Карла Маркса! Только ни Мишку, ни детишек все равно не вернешь…
