— Мы ищем у великого владыки приюта и помощи! — отчетливо повторило эхо под высокими сводами.
В наступившей вслед за этим тишине вдруг послышалось дребезжащее блеяние:
— Зеле-е-е-ененькие гости, зеле-е-е-ненькие!
И перед глазами присутствующих предстал любимый шут великого владыки. Непомерно быстро вращая белками глаз и покачивая маленькой головой, казалось, вросшей в жирный ком горба, он плюхнулся на пол. Закатив глаза, стал причмокивать, короткие ручки замелькали в воздухе, словно приготовляя невидимые яства.
— Попотчуем славно дорогих гостей, — скрипел шут, — скормим им побольше зелени, напоим зеленым винцом… Все должно быть зелененьким, иначе они, чего доброго, побелеют, а то и синенькими станут…
Придворные поглядывали то на владыку, то на шута, не зная, как реагировать на сей раз на его обычные плоские шуточки.
Зеленые рыцари невозмутимо наблюдали за кривляниями горбуна. Не сомневаюсь, им был понятен обидный смысл его острот. Потом гости обменялись короткими, тихими словами на своем языке — в нем преобладали шипящие звуки, странная эта речь напоминала шелест листвы…
Один из рыцарей проговорил:
— Этот человек хочет развеселить нас. Если владыка позволит, мы поможем ему.
Помедлив, отец кивнул, от меня не укрылось, что он несколько растерян.
Рыцарь вытянул руку над головой шута, и того внезапно накрыло плотное розовое облако. Через несколько мгновений оно рассеялось, и все увидели, что на любимце владыки нет ни лоскутка, он был гол, словно только явился на свет.
Хохот потряс своды. Злобно вереща, пытаясь прикрыть ладонями срамные места, горбун вихрем метнулся из зала.
Отец смеялся вместе со всеми, но в глубине его глаз плясали недобрые огоньки.
Потом он сомкнул тонкие губы, и в зале мгновенно воцарилась тишина.
— Мы рады добрым гостям, — коротко и поспешно, словно отбывая обязательную повинность, проговорил владыка. — Сегодня и завтра в замке праздник в их честь.
И поднялся. Гремя доспехами и оружием, телохранители кинулись расчищать ему путь в тесно заполненном зале. Придворная знать стала постепенно рассеиваться. Наши необычные гости отправились в отведенные им покои, где должны были скоротать время до начала вечернего пиршества.
И лишь один из зеленых рыцарей — тот что так необычно подшутил над горбуном, медлил; едва заметно усмехаясь, он не сводил с меня своих удлиненных глаз.
— Улыбнись ему! — бросил отец, проходя мимо. — Помни об этикете.
Я повернулась к чужеземцу и состроила легкую гримаску, которую лишь при большом воображении можно было принять за улыбку. Зеленый гость был тут ни при чем. Я ненавидела принятый в замке этикет.
Но глаза незнакомца восхищенно засияли. Со счастливым видом раскланявшись, он поспешил вслед за товарищами. Похоже, этот рыцарь простодушен. Если и остальные так же наивны, непросто им будет найти общий язык с отцом. Простодушие не из тех добродетелей, которые в почете у великого владыки. Он любит повторять, что хитрость — мать мудрости, и что без вероломства не одолеешь врага.
Вечером меня ожидала пытка — многочасовой ритуал облачения в праздничное платье. Это весьма сложное и богато украшенное сооружение теснило грудь и сковывало движения, но без него нечего и думать показаться перед глазами празднично разодетых вельмож. Этикет! Терпеть не могу его условностей, ненавижу эти ярко подсвеченные факелами придворные спектакли, когда юные и стареющие красавицы жеманно склоняются перед креслом отца, проплывая мимо в до непристойности медленном танце. С какой готовностью выставляют они напоказ обнаженные плечи и руки, осыпанные блестками из толченого звездного камня, как похотливо блестят их глаза с веками, подведенными пурпурным корнем…
Со скрытым наслаждением топчу я длинные шлейфы изысканных одеяний, словно невзначай цепляю семенящие подле меня крохотные ножки, с радостью наблюдая, как их хозяйка, теряя элегантную напыщенность и драгоценные заколки, летит наземь под ахи и охи присутствующих.
Холодная, словно прикосновение клинка, пустота сжимает мое сердце с первыми тактами придворной музыки, и тихое бешенство закипает в груди при виде придворных, заученно, словно заводные куклы, повторяющих движения танца. Ненавижу их вечно подобострастные, налитые тайной желчью взаимной неприязни потные лица, ненавижу фальшивую радость вечерних празднеств в замке.
— …Веселье не тронет сердца той, которая хотела бы сбросить оковы праздничных одежд и скакать на верном эльфаузавре сквозь ночь, когда так пьяняще пахнут травы и влажный ветер бьет в лицо… — раздался голос за моей спиной.
Пораженная, я обернулась. Тот самый зеленый рыцарь, все так же мягко улыбаясь, глядел на меня.
— Ты угадал, рыцарь, — сказала я, помедлив. — На скакуне в открытом поле или на воинском турнире я чувствую себя привычней, чем на придворном празднике. Хочешь, уйдем отсюда, я покажу тебе окрестности замка.
Он покачал головой, не переставая улыбаться:
— Не стоит чужеземцу в первый же вечер нарушать этикет. Великий владыка может не простить мне то, что прощает дочери. К тому же я знаком с окрестностями замка. О владениях твоего отца мы знаем больше, чем он сам, потому что можем заглядывать даже под покровы земли и во тьму недр.
— Такие могущественные рыцари… — сказала я. — Зачем вы ищете союза с нами?
Улыбка на его губах погасла.
— Мы не рыцари. То, чем владеет мой народ, добыто силой разума, а не оружия. Разуму мы поклоняемся, как высшему божеству.
— Не стоит упоминать об этом при владыке, — посоветовала я. — Отец иного мнения о силе оружия. Этот громадный замок покоится на костях наших поверженныx врагов, а раствор, скрепляющий его камни, замешан на их крови.
— Нам знаком характер великого владыки, — сказал, вздохнув, чужеземец. — И все же мы вынуждены просить у него приюта. У нас нет иного выхода. Там, где обитает мой народ, скоро погаснет солнце. Вы зовете это солнце звездой Делла-Аира. Вместе с ним может исчезнуть все живое. Ваша планета — одна из немногих, где мы могли бы найти пристанище.
— Что такое планета? — спросила я. Ответ немало меня озадачил:
— Шар, плавающий в пустоте.
Я засмеялась. Все же он был простодушен, этот зеленый рыцарь, если не знал и того, что твердь земная плоска, словно щит. Разве можно ходить по шару?
— Хорошо, что нас не слышат жрецы, — сказала я.
Он глянул на меня снисходительно, пробормотал что-то на своем шелестящем наречии. Потом проговорил:
— Я не стану разубеждать тебя ни в чем, дочь владыки. Готовая истина — не истина. За нее нужно платить ценою собственного опыта и ошибок, пусть это и горькая цена. У вас своя дорога, у нас своя. Мы хотим лишь одного — поселившись в отдалении, некоторое время остаться здесь, переждать беду. Возможно, мы найдем иную, необитаемую планету, и тогда покинем вас.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
