— Превосходно. — Застегнув одну за одной все десять пуговиц из гранатовых кабошонов, Ракоци натянул рейтузы и только тут заметил, что Роджер слишком старательно встряхивает его ментик. — Эй, дружище, в чем дело?
Роджер еще раз охлопал черную с серебром бархатистую ткань.
— Я вспомнил Ло-Янг. И то, сколько добра мы там бросили, когда началась охота на иноземцев.
— Ты думаешь, что-то такое может случиться и здесь? — спросил Ракоци, затягивая пояс. — Если тебе станет легче, могу сказать, что разделяю твои опасения.
— Слабое утешение, — констатировал Роджер, вовсе не удивленный ответом. — Но хорошо хоть, что вы сознаете угрозу.
Ракоци бесцеремонно забрал у слуги свой ментик и накинул его на плечо.
— Иными словами, ты полагаешь, что нам не стоило сюда приезжать? — Он склонил голову набок. — Ответь тогда, где бы ты предпочел сейчас оказаться? В Карпатах, раздражая своим присутствием турок? Они, несомненно, нашли бы и убили нас. А заодно и еще очень многих. Но я устал от резни. — Его темные глаза, обычно спокойные, гневно сверкнули. — Я не хочу быть ни убийцей, ни жертвой. Я мог бы рискнуть вернуться в Италию, но, похоже, у Папы ко мне накопились вопросы. Я мог бы поехать во Францию, но французам все еще нужна моя голова; и потом, католики там опять ждут малейшего повода, чтобы накинуться на гугенотов. А половина германцев уже вцепилась в глотку другой половине. Повсюду кровь и грызня. Подскажи, куда нам податься? К Оливии в Англию? Или прямиком — через океан — в Новый Свет? — Он проверил надежность шнуровки и похлопал себя по бокам. — Ну, все в порядке?
— С одеждой — да, — был ответ.
Ракоци досадливо крякнул, нагибаясь к своим сапогам.
— Подумай сам, мог ли я отклонить предложения польского короля?
Сапоги были прочные, на толстых подошвах, снабженных прослойками карпатской земли. Ближе стоял левый сапог, но он взялся за правый, следуя обыкновению, приобретенному им еще в Риме пятнадцать столетий назад.
— Думаю, при желании, вам это удалось бы, — парировал с вызовом Роджер.
— Вот как? — Ракоци взял с прикроватной стойки два перстня. Тусклые камни их мягко вспыхнули и засияли в его маленьких, узких руках. — Что ж, возможно, ты прав.
Роджер пренебрежительно дернул плечами, потом словно нехотя сообщил:
— Второй атанор готов к запуску.
Ракоци встрепенулся.
— Хорошая новость, мой друг. Царю Ивану любезны сапфиры и аметисты. Мы ведь сумеем его порадовать, а?
— Похоже, это уже входит в привычку. Как у него, так и у нас, — неуступчиво заметил слуга. — Полагаю, с моей стороны бессмысленно напоминать вам, что подобные подношения только приумножают опасность? — Ответа он не ждал, а потому почти тут же прибавил: — Мне нужно сходить на кухню — проверить, все ли готово к приему.
— Ладно, — со вздохом сказал Ракоци. — Тебя не переупрямишь. Ступай.
Годунова провели во вторую гостиную, где еще не был отделан потолок, зато висели превосходно выполненные иконы. Мельком взглянув на обильное угощение, тот поочередно перекрестился на лики евангелистов и архангела Гавриила, а возле образа преподобного Феодосия Печерского даже и постоял.
— Чудесно, — с живостью произнес он, поворачиваясь. — Ваш выбор великолепен. Святого Феодосия чтят как на Руси, так и в Польше. Похвально, граф. Это весьма тонкий ход. Угодный, как говорится, и вашим, и нашим. — Борис потянулся и взял со стола пирожок. — Приятно видеть, как вы обживаетесь. Со вкусом, с размахом. Труды ваши говорят за себя.
— Трудятся мастера, — уточнил Ракоци с любезной улыбкой. — Я только плачу им.
— Вы еще и скромны! — Борис хохотнул и подхватил с блюда другой пирожок. — С яблоками, — одобрительно констатировал он. — Они просто превосходны. Вы уверены, что не хотите отведать их вместе со мной? — Прожевав кусок, он добавил: — Вы, европейцы, очень уж худосочны. Мы, русские, считаем, что худоба — это уродство, и стараемся всеми силами ее избежать. — Он похлопал себя по брюшку, весьма, впрочем, умеренному по московским стандартам.
— Мне кажется, тут все зависит от восприятия, — возразил осторожно Ракоци, пытаясь сбить гостя со скользкой темы. — Одним людям нравится, например, красное, другим зеленое или голубое. Кто-то более ценит шерсть, кто-то шелк. И на каждого, кому по вкусу светловолосые женщины, найдется любитель чернокудрых красавиц.
Он смолк, ожидая, что Годунов заглотит приманку и пустится в обсуждение женских статей, но тот пренебрежительно отмахнулся и, опускаясь на лавку, сказал:
— Вы скудно питаетесь для своего сложения, не позволяя ему себя оказать. У вас сильная грудь и широкая кость, но как нагулять телеса тому, кто привык трапезничать в одиночку?
Ракоци усмехнулся.
— Я с уважением отношусь к русским обычаям, однако в нашем роду прием пищи считается делом сугубо личным, интимным. И потому мы взяли за правило не делить с посторонними стол.
— Весьма безосновательно, если вдуматься. И не пытайтесь мне возражать. Впрочем, странности есть у каждого иноземца. Тут ничего не поделаешь, таков уж ваш нрав. — Борис подтянул к себе блюдо с брусникой в сметане и вытащил из-за пояса ложку. — Что может быть радушнее приглашения гостя к столу? — рассуждал он, насыщаясь. — Ведь даже едва народившемуся ребенку мать первым делом предлагает еду. Еду же мы оставляем и на могилах, когда люди уходят. Иисус Христос насытил голодных, и угощать с радением ближнего чуть ли не самое благое из истинно христианских деяний. А? Что? — Он встрепенулся, заслышав стук молотков. — Это ваши хваленые мастера? Поздненько они начинают.
— Поздненько, — хмуро кивнул Ракоци, пытаясь понять, зачем пожаловал к нему царедворец. Ведь не затем же, чтобы порассуждать о преимуществах полноты перед худобой.
— Так прикажите их выдрать. Хорошая порка бодрит нерадивцев. Это уже проверено, и не раз. — Борис умолк, разделываясь с последней взваренной на меду грушей. — Не представляю, как подступиться к тому, с чем я пришел, — заявил он, деловито облизывая липкие пальцы. — Я томился этой мыслью вчера, томлюсь ею и ныне. Сядьте-ка, я попробую все объяснить.
— От души желаю, чтобы это вам удалось, — произнес Ракоци с чувством, опускаясь на резной стул.
Борис счел шутку удачной и позволил себе громко фыркнуть, но тут же стер улыбку с лица.
— Вы ведь вот уже две недели как не видались с царем, не так ли? — спросил вкрадчиво он.
Семнадцать дней, уточнил мысленно Ракоци, но вслух подтвердил:
— Примерно так, да.
— Вот-вот, — закивал Борис и поморщился. — К несчастью, наш батюшка в последние дни… — Он шумно сглотнул, пытаясь сложить в мозгу оборот, не позволяющий заподозрить его в измене государеву делу, и наконец, понизив голос, сказал: — Царь Иван чрезвычайно удручен своими ночными видениями, ибо теперь к неотступному облику им убиенного сына присоединился и жезл, каким он его поразил. Государь много молится и весьма удивлен, что в ответ на столь искреннее покаяние его мучения усугубляются, а не сходят на нет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
