Поэтому нижеследующая аналогия с точки зрения Мора была лишенной смысла.
Он чувствовал себя так, как будто очутился в идущем ко дну «Титанике», но еще чуть-чуть — и он будет спасен. «Лузитанией».
Он чувствовал себя так, как будто, поддавшись секундному импульсу, бросил снежок и теперь наблюдает, как вызванная им лавина поглощает три лыжных курорта.
Он чувствовал, как вокруг него расплетаются нити истории.
Он чувствовал, что ему нужно с кем-нибудь поговорить, и побыстрее.
Это означало, что придется довольствоваться или Альбертом, или Изабель, поскольку мысль о необходимости объяснять происшедшее крохотным синим булавочным головкам была не из тех, которые ему хотелось обдумывать после долгой ночи. В редких случаях, когда Изабель с высоты своего величия соизволяла бросить взгляд в его направлении, она с предельной ясностью демонстрировала, что различие между Мором и дохлой жабой заключается только в цвете. Что касается Альберта…
Ну, он, конечно, не идеальное доверенное лицо, но в приборе из одного предмета, определенно, лучший.
Мор, стараясь не скрипеть слишком громко, спустился с лестницы и вышел из лабиринта книжных полок тем же путем, что и вошел в него. Не помешало бы и поспать несколько часов.
Затем он услышал прерывистое дыхание, краткую череду топающих звуков, производимых быстро бегущими ногами, и хлопок двери. Заглянув за ближайшую этажерку, он не увидел ничего, кроме табуретки с парой книг на ней. Он взял одну, посмотрел на имя, затем прочел несколько страниц. Рядом с книгой лежал мокрый шелковый носовой платок.
* * *
Проснулся Мор поздно. Встав, он тут же заторопился на кухню. Он ожидал, что Альберт начнет ворчать, но ничего подобного не случилось.
Альберт стоял около каменной раковины, погруженный в глубокую задумчивость. Глядя на сковородку, он, вероятно, решал, не пора ли налить на нее нового жира или оставить прежний еще этак на годик. Когда Мор, стараясь не создавать лишнего шума, проскользнул за стол, он обернулся.
— Тебе пришлось здорово повозиться, — произнес он. — Я слышал, как ты полночи шатался по дому. Могу сварить тебе яйцо. Еще есть овсянка.
— Яйцо, пожалуйста, — ответил Мор. Он так и не набрался мужества попробовать альбертову овсянку, которая вела свою собственную, частную жизнь в глубинах кастрюли и ела ложки.
— Хозяин сказал, что после завтрака хочет тебя видеть, — добавил Альберт. — Но можешь особо не торопиться.
— О, — Мор уставился в стол. — А больше он ничего не говорил?
— Он сказал, что свободного вечера у него не выдавалось тысячу лет, ответил Альберт. — Он напевал себе под нос. Не нравится мне это. Никогда не видел его таким.
— О! — Мор, наконец, решился:
— Альберт, а ты давно здесь работаешь?
Альберт посмотрел на него поверх пенсне.
— Может, и давно. Трудно следить за внешним временем, парень. Я здесь с тех самых пор, как умер старый король.
— Какой король, Альберт?
— Арторолло, вроде его так звали. Маленький такой и жирный. Голос скрипучий, как несмазанная телега. Хоть я и видел-то его всего один раз.
— А где это было?
— В Анке, конечно.
— Что? — воскликнул Мор. — В Анк-Морпорке нет королей, это всякому известно!
— Я же сказал, это было некоторое время тому назад, — напомнил Альберт, наливая себе чашку чая из личного заварочного чайника Смерти.
Он уселся, мечтательно прикрыв глаза огрубевшими морщинистыми веками.
Мор ждал.
— В те времена правили настоящие короли, я тебе скажу, не то, что сейчас. Те были монархами, — продолжал Альберт, осторожно наливая чай в блюдечко и чопорно обмахивая его концом шарфа. — То есть они были мудрыми и справедливыми… ну, довольно мудрыми. И они не стали бы долго раздумывать, отрубить тебе голову или нет. Решали все на месте. Им достаточно было одного взгляда, — одобрительно добавил он. — А все королевы были высокими, бледными и носили такие штуки вроде шлема…
— Как платы у монахинь?
— Ну да, а принцессы были так же прекрасны, как день — долог, и настолько благородны, что могли огорошить всех, прописав дюжину матрасов…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Что?
Альберт поколебался.
— По-моему, был такой случай, не важно, — уклончиво ответил он. — И были тогда балы, и турниры, и казни. Великие дни. — Он мечтательно улыбнулся воспоминаниям. — Не то что сейчас… — произнес он, неохотно пробуждаясь от благоговейного полузабытья.
— А у тебя есть другие имена, Альберт? — спросил Мор.
Но чары уже рассеялись. Старик быстро усек, что происходит.
— Ага, понимаю, — отпарировал он, — узнаешь, как зовут Альберта, и прямиком в библиотеку — что, не так? Рыться, совать свой нос в чужие дела. Я тебя раскусил, вечно ты там прячешься, читаешь исподтишка жизни молоденьких женщин…
Очевидно, где-то в глубинах глаз Мора провозвестники вины протрубили в потускневшие трубы, потому что Альберт крякнул и ткнул в него костлявым пальцем.
— По крайней мере, мог бы ставить книги на место, — добродушно пробурчал он. — Не оставлять там целые груды, предоставляя Альберту убирать их. Все равно, не правильно это, строить глазки бедным покойницам. Так и ослепнуть недолго.
— Но я всего лишь… — начал оправдываться Мор, но вспомнил о мокром шелковом носовом платке в кармане и закрыл рот.
Покинув бормочущего себе под нос и моющего посуду Альберта, Мор проскользнул в библиотеку. Сквозь высокие окна лился бледный солнечный свет, нежными ласковыми прикосновениями обесцвечивая обложки терпеливых, древних томов. Время от времени пылинка, проплывая сквозь золотистый столб, загоралась и сверкала, словно миниатюрная сверхновая.
Мор знал, что если хорошенько прислушаться, то услышишь поскрипывание, подобное тому, которое издают некоторые насекомые: это книги пишут сами себя.
Когда-то, давным-давно, Мор нашел бы это странным. Теперь это… обнадеживало. Служило наглядной демонстрацией факта, что механизм Вселенной работает слаженно, ее колеса и колесики все еще крутятся. Его совесть, выискивающая любую лазейку, лишь бы пролезть и вякнуть свое, напомнила ему, радостно блестя глазками, что-таки да, они, может, и крутятся, да только не в ту сторону. И мироздание, это уж точно, движется не туда, куда надо.
Пробравшись через лабиринт стеллажей к таинственной кипе книг, он обнаружил, что она исчезла. Альберт на кухне. И Мор ни разу не видел, чтобы Смерть собственной персоной заходил в библиотеку. Что же в таком случае понадобилось здесь Изабель?
Он глянул вверх, на возвышающуюся скалу из книжних полок… и обомлел.
В животе у него похолодело при мысли о том, что вот-вот произойдет, уже начало происходить…
Ему одному не справиться с этим. Придется кому-то рассказать.
* * *
Кели тем временем жизнь медом не казалась.
А все потому, что причинность обладает колоссальной инерцией. Мор, движимый гневом, отчаянием и зарождающейся любовью, ворвался в нее и сместил, задав новое направление. Но причинность этого еще не заметила. Он дернул за хвост динозавра, но пройдет некоторое время, прежде чем на другом конце сообразят, что пора воскликнуть «ох!».
Короче говоря, мироздание знало, что Кели умерла. Поэтому оно было порядком удивлено, что она до сих пор не перестала ходить и дышать.
Свои чувства мироздание проявляло в мелочах. Придворные, все утро украдкой посматривающие на принцессу, сами не могли сказать, почему от ее вида им делается как-то не по себе. К своему острому замешательству и ее раздражению, они то и дело либо не замечали ее, либо говорили приглушенными голосами.
Старший камергер обнаружил, что отдал приказ приспустить королевский флаг. Никакие силы в мире не заставили бы его объяснить, почему он это сделал. После того как он безо всякой видимой причины заказал тысячу ярдов черного сукна, его в состоянии легкого нервного потрясения мягко увели и уложили в постель.
Неосязаемое в своей странности чувство ирреальности происходящего распространялось по замку со скоростью эпидемии гриппа. Старший кучер приказал достать и начистить до блеска роскошный траурный катафалк. А потом он стоял во дворе конюшни и рукой в замшевой перчатке утирал непонятно откуда взявшиеся слезы. Он плакал и не помнил, почему. Слуги крадучись пробирались по коридорам. Повару пришлось бороться с непреодолимым желанием готовить холодное мясо. Псы принимались выть, но сразу останавливались, чувствуя себя довольно глупо. Пара черных жеребцов, которых в Сто Лате по традиции запрягали в катафалк, внезапно впала в беспокойство и едва не залягала насмерть конюха.
