Менье выпятил нижнюю губу.
— Не сразу. Ты знаешь, как это происходит.
Я откинулся на спинку кресла.
— Знаю… — Дождь то усиливался, то становился тише, и это напомнило мне о моем запутанном пути, о непредсказуемых поворотах судьбы, приведшей меня в мир тайн и теней.
Старший повар Менье улыбнулся.
— Амато был совершенно сбит с толку. И ответил мне: «Каким бы великолепным ни было собрание наших рецептов, мне кажется, не требуется быть святым, чтобы его унаследовать». Ах, он ничего не знал — совершенно ничего. Я воспользовался виноградом и изюмом, чтобы объяснить ему, как можно изменить знания.
Я вспомнил свои прогулки с наставником вдоль канала. В руке он держал кисть винограда, а в карман насыпал изюм.
— Он посвятил меня таким же образом.
Старик пожал плечами.
— Обычный способ. — Его лицо потухло. — Я объяснил ему, что некоторые из нас посвящают себя накоплению знаний и становятся учителями. Он, разумеется, хотел узнать больше, но сначала должен был согласиться с моим предложением.
Я кивнул.
— Со мной происходило то же самое.
— Как же иначе? Перестань меня перебивать! Ты заставил меня вспоминать, что произошло с моим любимым учеником, разве этого не достаточно? — сердито фыркнул старик. — Я заявил Амато, что если он согласится с моим предложением, это должно стать превыше всего: жены, детей, его страны. «Даже превыше Бога?» — спросил он. — Старик откинул голову и рассмеялся. — Я ответил: «Бог — это отдельный разговор».
— Конечно, — кивнул я. — Бог — это множество отдельных разговоров.
— Я сказал ему прямо: он должен бросить Джульетту. Реакция была такая, словно я предложил ему лишиться обеих рук, вырвать из груди сердце и положить голову на плаху. «Я люблю ее», — отрезал он.
Старший повар Менье выглядел усталым: то ли от усилий, которые потребовали от него воспоминания, то ли от самих воспоминаний. В комнате стало совсем темно, и его лицо погрузилось в тень. Я зажег стоявшую на столе масляную лампу и налил себе вина. Оно успело остыть, зато я уютно устроился в теплых волнах окутавшего нас света.
Дождь и ветер били в окно и стучали ставнями, но старший повар Менье, погрузившись в прошлое, казалось, не замечал окружающего.
— Я предоставил ему достаточно информации, чтобы он мог принять решение, — продолжал он. — Амато ушел. Потом он рассказал мне, что всю ночь бродил, понурившись и сцепив руки за спиной, по темным улицам города. Прислушивался к эху своих шагов по брусчатке и не переставая думал, думал. Полагаю, как каждый из нас.
На другой день он не вышел на работу. Когда мы беседовали с ним в следующий раз, он сказал, что ценит мое предложение, но считает его несправедливым.
Менье поднял руку, не позволяя мне возразить.
— Да-да, он стоял на пороге замечательной жизни с Джульеттой и ощутил себя в западне. Embusque![24] Я уже говорил, что он ничего не понимал… — Старик закрыл глаза и забормотал по-французски. Когда его веки дрогнули и поднялись, он показался мне расстроенным. — В итоге Амато решил, что может сохранить и то и другое. Он не бросил Джульетту, а попросил ее подождать. Ненасытный! И скрывал это от меня, пока не стало слишком поздно. Тянул целый год, прежде чем сказал мне. А когда разыгралась трагедия, уже ничего нельзя было изменить.
Без моего ведома Амато встретился с девушкой в укромном месте. Он рассказывал, как они сидели на скамье, держась за руки, и Джульетта спросила, почему он не выходит на работу. Амато набрался храбрости и сказал, что им необходимо отложить свадьбу. Джульетта вырвала руку и спросила: «Насколько?»
Амато боялся, что, если она уйдет, ему будет невыносимо тяжело смотреть ей вслед. Но она не ушла — расплакалась, стала умолять, затем пришла в ярость, начала бить его в грудь маленькими кулачками. Обвинила возлюбленного в измене с другой женщиной. Новые слезы, новые упреки, и вдруг Джульетта сдалась. Могу представить, как она распрямила изящные девичьи плечики и кивнула: «Хорошо, я подожду». Амато и не подозревал, что ей было не чуждо природное вероломство. Эта черта присуща многим женщинам.
— Да… — Я снова вспомнил Франческу.
— Она намеревалась ждать лишь до той поры, когда забеременеет. И не собиралась с этим тянуть. Но, явившись к Амато с раздавшейся талией и готовым подвенечным платьем, с изумлением обнаружила, что он по-прежнему не намерен жениться. — Дождь колотил по крыше, и старик плотнее закутался в накидку. — Вот если бы он пришел ко мне тогда… Нет, я себе льщу. Зло совершилось.
Благочестивая семья Джульетты выставила ее на улицу. Это следовало предвидеть. Амато отвез девушку на ферму матери, чтобы она дожидалась там родов. Каждую неделю навещал ее — хотя я считал, что он ездит к матери, — и каждую неделю Джульетта ему жаловалась. Мать Амато не хотела, чтобы беременность Джульетты помешала карьере сына. Женщины невзлюбили друг друга, а Амато оказался между ними.
— Неприятное положение для любого мужчины.
— Амато пытался подбодрить Джульетту. Водил ее на долгие прогулки по пахнувшим скошенной травой окрестным нолям. Они лежали в жимолости, предавались любви, а затем в объятиях друг друга слушали сверчков. Теперь мне больно об этом думать.
Удар грома заставил его замолчать, а я попытался представить своего наставника в молодости, когда он терял голову и падал с Джульеттой в заросли жимолости. Я знал его мужчиной средних лет, отцом почтенного семейства. Но все мы когда-то были молоды…
Старший повар Менье поерзал в своем кресле, словно у него болели кости. Я опасался, что физическое недомогание заставит его сократить рассказ, и предложил принести еще горячего вина или подушку, но он лишь покачал головой.
— Это старость. Не обращай внимания.
Каждую неделю Амато спешил на материнскую ферму, горя желанием положить ладонь на живот своей подруги и ощутить там биение жизни. Когда время Джульетты приблизилось, он врывался в родительскую лачугу, ожидая услышать тоненький голосок новорожденного. Но находил грузную подругу, поддерживающую рукой живот, недовольную мать у очага и, разумеется, присматривавшего за женщинами брата Паоло.
Однажды, когда все сроки уже прошли, Амато приехал на ферму, но нашел только мать и брага. Мать сообщила ему новость с каменным лицом, а Паоло отвернулся и нервно пощелкивал пальцами. Узкобедрая Джульетта во время родов умерла, и ребенок, мальчик, тоже не выжил. Мать объяснила, что Джульетта не годилась для деторождения, так что плод был обречен с самого начала. Проклят.
— Проклят?
— Господи! Никогда не забуду лица Амато, когда он в тот день вернулся в Венецию. Бледный. Раздавленный. Потрясенный. Упал на стул, точно его толкнули в грудь. И сидел, неловко выставив ноги, настолько подавленный горем, что лишился способности плакать. Это пришло потом — в тот день, когда он мне все рассказал. Все, что совершил, — от начала до конца.
