В конце апреля 1868 года, по приказу Кауфмана отряд из четырех тысяч человек при 10 орудиях начал наступление на Самарканд. Бухарский эмир противопоставил ему 60-тысячное войско. Но русские в очередной раз артиллерийским огнем обратили азиатов в бегство. Значительная часть бухарцев устремилась к Самарканду, но население города захлопнуло перед ними ворота. А спустя несколько часов они гостеприимно распахнули их перед русскими, которые без боя овладели одной из сильнейших крепостей края.
Оставив в Самарканде небольшой гарнизон, Кауфман с главными силами устремился на юг. 18 мая он разгромил бухарцев при Ката-Кургане, а 2 июня в ожесточенном сражении на Зарабулакских высотах окончательно добил армию бухарского эмира. В последнем сражении русские войска впервые массово применили новые игольчатые винтовки системы Карле против противника, действовавшего плотными массами. В результате этого азиаты из 35 тысяч человек, участвовавших в сражении, потеряли 10 тысяч убитыми и ранеными. Потери русского отряда составили всего 63 человека. Эмир, потрясенный серией военных неудач, запросил пощады. Он признал над собой протекторат России и уступил ей Самарканд и все прилегавшие к нему обширные земли.
Порадоваться этой победе Кауфману не довелось. В день зарабулакской победы пришло известие, что в тылу русских войск восстал Самарканд, в который тайком вошли отряды горцев-шахрисябцев. Пятидесятитысячный отряд повстанцев атаковал самаркандскую цитадель, в которой укрылось 700 русских во главе с майором Штемпелем. Неравный бой продолжался шесть дней, а на седьмой горсточка храбрецов была деблокирована подоспевшими на помощь русскими частями. Среди защитников самаркандской цитадели был и известный русский художник-баталист Василий Васильевич Верещагин, награжденный в числе трех наиболее отличившихся героев орденом Святого Георгия 4-й степени. Узнав о приближении свежих сил, шахрисябцы, бросив самаркандцев, скрылись в горах.
Когда в начале 1869 года представитель Генерального штаба штаб-ротмистр М. Д. Скобелев прибыл в Ташкент, его лично принял генерал К. П. Кауфман и дал первые напутствия в отношении службы в Средней Азии. Затем, по существовавшей в то время традиции, он пригласил столичного гостя на ужин, на котором присутствовали все высшие офицеры Ташкентского гарнизона, а также несколько гражданских чиновников. Именно тогда Михаил Дмитриевич впервые познакомился с В. В. Верещагиным, завязав с ним дружбу на долгие годы.
Вначале Скобелев состоял при штабе округа. Он выполнял отдельные поручения командующего, изучал местные способы ведения боя. Иногда во главе небольшого отряда казаков он выезжал в разведку и несколько раз даже участвовал в стычках с мелкими отрядами противника.
И тут произошел случай, который заставил Скобелева уехать из Туркестана. Об этом оставил воспоминания В. В. Верещагин в своей книге «Михаил Дмитриевич Скобелев. Воспоминания о Русско-турецкой войне 1877–1878 гг.».
Он писал: «Скобелев был годом моложе меня. Он перешел на службу в Туркестан в бытность мою там, но в каком именно месяце, не помню. Много слышав о его известном деде, я ничего не знал ни о его отце, ни о нем самом, пока не стряслась над ним история, наделавшая в свое время немало шума в кругу офицеров Туркестанского края. Как теперь помню первое знакомство с ним в это время, в 1870 году (ошибка, это произошло в 1869 году. – Авт.), в единственном ресторане города Ташкента: некто Жирарде, очень милый француз, учивший детей тогдашнего генерал-губернатора Кауфмана, подвел ко мне юного, стройного гусарского штаб-ротмистра.
– Позвольте вам представить моего бывшего воспитанника Скобелева, – сказал он.
Я пожал руку офицерика, почтительно поклонившегося и в самых любезных выражениях рассыпавшегося в чувствах уважения и проч.
Фигура юного Скобелева была так привлекательна, что нельзя было отнестись к нему без симпатии, несмотря на то что история, висевшая на его шее, была самого некрасивого свойства. Дело в том, что, возвратившись из рекогносцировки по бухарской границе, он донес о разбитых, преследованных и убитых бухарских разбойниках, которых в действительности не существовало, как оказалось, и которые были им просто сочинены для реляции.
Дело разыгралось бы, пожалуй, «вничью», как множество подобных дутых донесений, если бы не замешалась личная месть: Скобелев в запальчивости ударил одного из бывших с ним уральских казаков, и хотя после представил его в урядники, но уралец, «дворянин», как они себя величают, на этом не помирился, а стал громко говорить, что «офицер сочинил от начала до конца всю историю о разбойниках, вовсе и не виденных ими». Вышел великий скандал, не только для высших, но и для низших слоев общества офицеров; выразителем первых явился генерал-губернатор, вторых – двое офицеров из золотой молодежи Ташкента: кирасир Г., сын известного генерала Г. (окончившего жизнь в Варшаве всем известною трагическою смертью), и П., адъютант генерал-губернатора, – оба вызвали Скобелева на дуэль за вранье и недостойное офицера поведение.
Я готовился в это время ехать в Коканд и, живя временно в гостинице, видел все совещания и приготовления к поединкам, разумеется, не имея права вмешиваться в них: мне жаль было юношу, увлекшегося в погоне за отличием до такой некрасивой проделки, и я говорил П.:
– Да перестаньте вы конспирировать, пощадите малого-то!
П. рассказывал после, что Скобелев держал себя с большим достоинством во время дуэли, так что по окончании ее они пожали друг другу руки. Г. получил рану, кажется, бывшую впоследствии причиною смерти этого милого, симпатичного юноши. Принуждены были, как говорю, отозваться на этот шум и сверху: генерал-губернатор, он же и командующий войсками Туркестанского края, экстренно созвал офицеров в большой зал своего дома и сурово, жестоко распек Скобелева.
– Вы наврали, вы налгали, вы осрамили себя, – громко, рассчитанно жестоко сказал ему генерал Кауфман в зале, полном офицеров…
После этого Скобелев должен был оставить Туркестан, где его положение сделалось со всех сторон невыносимо. Перед отъездом он был до того жалок, что, признаюсь, я не утерпел, чтобы не сказать ему:
– Да плюньте вы, все перемелется…»
О скандале стало известно Кауфману, который строго выговорил Скобелеву за его поведение. Нетрудно догадаться, что пребывание строптивого генштабиста в районе военных действий не нравилось командующему. Поэтому Кауфман сделал все возможное для того, чтобы Скобелев как можно скорее покинул Ташкент и вернулся обратно в Петербург. Повод был найден самый банальный – Михаилу Дмитриевичу было поручено в столице доложить план действий русских войск в Средней Азии на 1870 год.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
