В обоих домах жили всего две или три семьи. Занимали вторые этажи этих домов. Помещения первого этажа над нами использовал как склад расположенный рядом лимонадный завод. Верхние этажи пустовали. Чердаки тем паче, там обосновались голуби. Мама легко договорилась с жильцами о том, чтобы они отказались от пользования прачечной и клетью, за это раз в месяц обещала бесплатно стирать им белье. Выходит, что помещения достались ей даром. И самое необходимое оборудование тоже, котлы для кипячения белья, лохани, скалки и прочее. На самом–то деле все хозяйское, не новое, но вполне пригодное.
Сначала я не принял маминой, так сказать, коммерческой идеи, но потом понял, что за эти годы она, к удивлению, сохранила достаточно энергии. И, между прочим, крошечный начальный капитал. Крон сто пятьдесят — мало, дабы что–либо предпринять, но достаточно, чтоб попробовать.
Мама вымыла пол, соскоблила с плиты и котлов ржавчину и накипь. Я раздобыл у отца своего одноклассника, владельца химического магазина, три ведра известки и два ведра клея. Господин Калмус у Викмана пытался нас живописи учить, что ему не больно–то удалось. Но научил нас грунтовке, и это умение мне сейчас пригодилось. Смешанной с клеем известкой я побелил стены и потолочные своды прачечной и катальной клети. Вдобавок входную лестницу — семь ступенек, — которая выводила под своды прохода между домами. Вымыли до блеска подвальные окна и повесили марлевые занавески. Два медных крана надраили сидолом до сияния. На углу я водрузил фанерную вывеску. По белой масляной краске синими литерами: «Прачечная Аура». Кстати, придумывая название, исходил из оккультного его толкования. И близости звучания к слову пар. Медицинского значения слова аура я тогда еще не знал.
Напоследок забил фанерой разбитые окна на чердаке — от голубей, как ты уже понял, — и протянул веревки для белья. Да, в частной больнице дяди Йонаса разжились старыми бракованными шкафами, куда складывали выглаженное, накрахмаленное и упакованное белье с фамилиями клиентов. Мать просила, чтобы я не слишком выпендривался, но я не мог удержаться. Раздобыл в изготовлявших надгробные плиты мастерских, что у ворот Рахумяэского кладбища, обломки вазалеммаского мрамора и привез их на тележке домой. Кстати, о тележке. Не о той, на которой я мрамор для катка подвез. Я начертил и заказал по чертежу специальную тележку. Вернее, трехколесный велосипед. Сделанный из двух моих старых велосипедов, заново покрашенный, белый фанерный ящик — с надписью «Прачечная Аура», выведенной синим. Привозить грязное белье нам и чистое белье клиентам. Так что два сменных ящика.
Первым клиентом стал господин Веселер. И когда они с женой получили свои отглаженные blitz und blank44 рубашки, то уверовали в нашу фирму. При этом договорились, что за услуги он освобождает нас от арендной платы за квартиру и, по крайней мере на первое время, за площадь прачечной.
Клиентура создавалась медленно, но росла неуклонно. Я думал, что, после того как дядя Йонас и Линда два или три раза брали меня с собой в Пярну на дачу, они обязательно будут отдавать в стирку свое белье в «Ауру», если мы предложим. Не тут–то было. Дядя Йонас сказал, чтобы я поговорил с его женой. И госпожа Линда ответила: ни в коем случае. Им вроде бы неудобно использовать физический труд моей матери. Если бы у дяди Йонаса имелась должность сестры милосердия или секретаря, который содержит бумаги в порядке, моя мама могла бы у них работать, — но такого у дяди Йонаса нет. Прачкой же — ни за что. По чьей инициативе они заняли такую странную позицию? Но меня это не слишком смутило, и следующим летом, в 37‑м, стало быть, году, я отправился по их приглашению в Пярну.
Ну да ладно. Во всяком случае, когда мы с мамой через два месяца подвели первые итоги, выяснилось, что наш начальный капитал растаял, но, сэкономив на аренде, мы все–таки заработали. За два месяца около сорока крон. Разумеется, это были смехо–творные деньги. Зато мы владели действующим предприятием. Конечно, далось нам это немалой ценой. Я накрутил на своем велосипеде–тележке по булыжной мостовой старого города не знаю сколько километров. Сколько белья раскатал — катком с мраморным балластом! Но все это было пустяками по сравнению с тем, как пришлось маяться моей маме.
Однако — будь то за гладильным столом в угольном чаду (ибо никакого модного электроутюга вроде «Сименс — Шукерт» у нас не было и в помине, лишь тяжеленный утюг с раскаленными углями) или в прачечной в облаках пара, откинув седые пряди с потного лба рукой с засученным рукавом, — мама говорила (и я видел, что глаза ее при этом блестели): «Ничего. Как–нибудь»".
Улло продолжал:
«Я не очень был в этом уверен. По крайней мере, в том, что разделение труда между мамой и мной соответствует запасу сил каждого из нас. Разумеется, я старался сделать все, что мог. Когда извозчик привозил дрова и сбрасывал на булыжник, я их складывал в подвальную клеть. Каждый день относил в прачечную нужную порцию поленьев. И беготню вверх–вниз по лестнице между подвалом и чердаком старался брать на себя. Да еще эти поездки на велосипеде–тележке. Но пятую часть из них накручивала все–таки мама, потому что не всегда у меня было время. Порой радовала редакция «Спортивного лексикона». Ибо моя зарплата очень даже нам помогала.
Как–то декабрьским вечером, когда я развозил, как обычно, чистое белье, случилось вот что. Улицы подернулись льдом, но были черные, без снега. Огни фонарей холодно посверкивали в темноте — и я нажал на кнопку звонка в доме где–то на бульваре Тоомпуйстеэ.
Открыла незнакомая мне женщина. Я произнес заученное: «Прачечная «Аура» с приветом посылает вам чистое белье», — и поставил свой белый, разрисованный синим, ящик, на пол ухоженной буржуазной прихожей. Госпожа крикнула:
«Эвальд, выйди заплати молодому человеку за белье!»
После чего в прихожую вышел одетый по–домашнему, в подтяжках, мой шеф. Главный редактор нашего «Спортивного лексикона», склонный к полноте, лысеющий господин Кару. Я был поражен.
«Ой, гляди–ка, самолично господин главный редактор. Вот уж не знал, что господин редактор нашим клиентом стал».
Я был приятно удивлен. Несмотря на то что уже давно решил при первой возможности покинуть редакцию, как ты знаешь. Из–за той фельдфебельской атмо–сферы, которую он в последнее время нагнетал. Но его удивление было совсем иным. Не говоря уже о приятном:
«Паэранд? Что за ярмарочные шуточки вы здесь устраиваете?!»
«В каком смысле?»
«Разыгрываете тут разносчика из прачечной?!»
«Я не разыгрываю, я и есть разносчик».
Главный редактор произнес назидательно, держа в руке три красных пятикроновых, которые он был должен мне за белье:
«Вы сотрудник редакции «Спортивного лексикона». Неужели вам кажется, что подобное, — и он указал на ящик, — подрабатывание д о с т о й н о сотрудника редакции?»
И тут со мной произошло то, что, вероятно, случается порой с каждым. Я просто увидел в о о ч и ю, как г н е в, обида и гнев заволокли всяческие трезвые соображения — я бы сказал — красной сетью. Совершенно прозрачной, но в то же время непроходимо плотной красной сетью. Я произнес (хотя прекрасно понимал, как примитивно это звучит, но наслаждался сим необычайно, как личной свободой):
«Да, господин главный редактор. Конечно же достойно. Только я там не подрабатываю, а работаю. Работа в прачечной «Аура» — это моя основная работа. А подрабатываю я в редакции «Спортивного лексикона»".
Улло подошел ко мне ближе:
«Я‑то помню, о чем ты мне рассказывал — ты даже об этом где–то написал, как директор гимназии Викман попал в неловкое положение с твоим одноклассником Лаасиком, когда узнал, что тот в своей форменной фуражке ходил на рынок продавать щетки, и хотел ему это запретить, а Лаасик сказал, что тогда ему придется перейти в другую школу, потому что своей матери он обязан помогать. И директор согласился, что матери нужно помогать, но в таком случае надевайте вместо школьной фуражки шляпу, которую, кстати, носить было строго запрещено. Да-а. Однако я умолчал о необходимости помогать матери, чтобы разжалобить главного редактора. С провокационной усмешкой добавил:
«Коль скоро вам это не подходит, я зайду завтра в редакцию, положу на стол заявление об уходе», — и потянулся за пятикроновыми в его руке. Но он не среагировал на мой жест — очевидно, искал подходящие слова, а это давалось ему не сразу, — я обратился к его жене — госпоже Пихл, кажется учительнице гимнастики, которая почему–то не носила фамилии главного редактора. Она стояла со смущенной улыбкой по ту сторону ящика с надписью «Аура». Красивая, с мягкими чертами лица и печальными глазами блондинка, которая была не только моложе неотесанного господина Кару, но и утонченнее, — так что задним числом я себя спрашиваю: не сыграло ли в ту минуту в моем поведении свою роль проклюнувшееся зернышко ревности? Я сказал госпоже насмешливо:
