Я сказала это, полагая, что, хотя то, что происходило с мамой, было достаточно понятным, все же если ею займется еще один врач, это, возможно, даст положительный результат.
Психиатр пообещал чем-нибудь помочь, если сможет.
— Я еще хотел сказать, что ты можешь приходить ко мне всегда, когда захочешь, — сказал он. — Просто сообщи об этом Юдит.
Я молчала.
— Тебе не нужно будет платить за консультацию, — добавил доктор Монтальво, — потому что это будет не консультация, а просто беседа.
Я от чистого сердца поблагодарила его и уже собиралась положить трубку, когда он довольно мрачным тоном сказал:
— И еще кое-что. Тебе не стоит заражаться одержимостью своей матери по поводу поисков той девочки. Это не принесет ничего хорошего ни тебе, ни ей. Как бы ты ни старалась утаить это от нее, Бетти в конце концов заподозрит тебя, возможно, у тебя с языка сорвется какой-нибудь комментарий. Она очень болезненно относится к данному вопросу. Она обнаружит, что ты об этом знаешь, и ей станет хуже, намного хуже. Тебе нужно добиться того, чтобы она выздоровела, нужно подбадривать ее, а когда ей станет лучше, мы еще поговорим. Пожалуйста, не делай ничего, не посоветовавшись со мной.
Я поблагодарила доктора и сказала, чтобы он не переживал, потому что все мне очень понятно объяснил.
Когда я наконец положила трубку, отец уже поджарил яичницу. Никто из нас — ни он, ни я — не удосужился купить чего-нибудь еще. Мы в глубине души рассчитывали на то, что придет Анна и приготовит какое-то из своих изысканных блюд. Отец, видимо, решил, что я только что разговаривала по телефону с кем-то из клиентов, и сказал, что у меня нет необходимости так много работать: мы еще не умираем от голода.
Мы съели яичницу, сидя на веранде, и выпили вино, оставшееся от позавчерашнего ужина. Мне казалось, что благодаря Анне мы постепенно побеждаем свою апатию. Мне пришлось найти в кухне место для изящных щипцов и бутылочки уксуса, принесенных Анной. Отец уселся читать газету, чего он уже давненько не делал. Его волновал государственный долг нашей страны. Экономике грозил крах. Политики обманывали народ. Мир катился в пропасть.
— Не знаю, сколько все это будет продолжаться, — сказал отец, складывая газету и с расстроенным видом бросая ее на стол.
Ночью мне приснилась девочка, запечатленная на той фотографии, — приснилась так, как будто я видела ее в первый раз. У нее были прямые, коротко подстриженные волосы. Шея у нее была такая тоненькая, что невольно казалось: она вот-вот сломается. Девочка стояла в гостиной возле алебастрового светильника рядом с телефоном. Она была стройная и худощавая. Я увидела, что она берет со спинки стула серые хлопковые штаны и надевает их. Потом она достала из ящика встроенного шкафа футболку с портретом Мадонны и натянула ее через голову. После этого она уставилась на меня огромными светлыми глазами и попыталась мне что-то сказать, но я ничего не поняла. Этот сон произвел на меня такое сильное впечатление, что я проснулась с колотящимся сердцем, как будто очень долго бежала. Это был скорее даже не сон, а видение, и мой мозг, похоже, довольно сильно напрягся для того, чтобы оно показалось мне столь реалистичным. Доктор Монтальво сказал бы, что мне передалась от матери ее одержимость и что эта девочка завладела моим воображением так, как будто существует в действительности.
Я поднялась с постели, чтобы выпить воды. Отец — он не спал — спросил, все ли со мной в порядке. Мы теперь оба пребывали в тревожном состоянии — что днем, что ночью. Я попросила его лечь спать, потому что если мы еще и спать не будем, то попросту сойдем с ума. Доктор Монтальво был прав. Мне не следовало пытаться найти живую Лауру, потому что гораздо разумнее было считать, что она умерла во время родов и что это сильно повлияло на психику моей матери. А значит, ради нее и ради меня самой я должна найти доказательства того, что Лаура умерла. Да, мне не нужно было находить ее живой — как своего рода подарок судьбы, — мне нужно было найти убедительные доказательства того, что происшедшая во время родов трагедия и в самом деле произошла. Первое, что я сделаю на следующий день, — это разыщу Анну, потому что она была единственным человеком, которому я могла рассказать о чем-то странном, не опасаясь при этом, что ей покажется, будто я сошла с ума.
Я активно взялась за поиски Анны. Мне нужно было рассказать о том, что мне позвонил доктор Монтальво, и спросить, какого она о нем мнения и считает ли она, что он достаточно умело пытался решить проблему моей матери. Впрочем, вполне возможно, что в данном случае в действительности я стремилась к тому, чтобы из нашей жизни не исчез один из тех немногих людей, которые знали мою маму очень хорошо. Мне не было известно, где живет Анна, да и мама, по всей видимости, никогда не была у нее дома. Если бы она там хоть раз побывала, то наверняка поделилась бы впечатлениями, какое у Анны жилище, большое оно или маленькое, находится оно в хорошем или в самом обычном районе. В доме Анны наверняка имелось множество интересных предметов — таких, как изящные кухонные щипцы, которые она принесла, чтобы накладывать ими в тарелки спагетти, — и если бы мама увидела их, то наверняка бы мне рассказала. Однако никто из нас не был дома у Анны, более того, мы мало что о ней знали. Она периодически появлялась в нашей жизни, а вот мы в ее жизни не появлялись никогда. Могло даже показаться, что как только Анна покидает нас в очередной раз, она сама и весь тот мир, в котором она живет, полностью исчезают. Я взяла записную книжку, чтобы поискать ее номер телефона, и снова увидела красные круги — такие же, как тот, которым были обведены имя и фамилия Греты Валеро (той самой женщины из числа клиентов мамы, к которой она настоятельно порекомендовала мне не ходить). Рядом с другими именами и фамилиями встречались квадратики, стрелки и жирные точки, означавшие текущий статус взаимоотношений с каждым конкретным клиентом: этому заказ уже доставлен, этому еще нет, этот вообще ничего не заказал, этот уже заплатил за доставленные товары, этот пока нет. Иногда попадались значки, догадаться о смысле которых было попросту невозможно.
Рядом с номером телефона Анны не стояло никакого значка. Я позвонила по этому номеру и услышала на другом конце линии голос какой-то молодой женщины. Я сказала, с кем хочу поговорить, и несколько секунд спустя в трубке раздался голос Анны. Он снова был похож на скрип ржавого железа. Я спросила, не случилось ли чего: она уже несколько дней не приходила к нам домой. Анна ответила, что у нее было много дел, ей пришлось кое-куда съездить. Затем она поинтересовалась состоянием моей матери. Я ответила, что все пока без изменений. Анна пообещала, что ближе к вечеру сходит ее навестить, а потом заглянет к нам домой. Я в ответ сказала, что если на момент ее прихода у нас дома никого не будет — ни меня, ни отца, — то пусть она возьмет ключ у соседей. Едва я произнесла эти слова, как тут же об этом пожалела: мне подумалось, что маме может не понравиться, если она узнает, что Анна была у нас дома одна. Придется постараться сделать так, чтобы она об этом не узнала.
14
Лаура, за работу!
Два года назад экзамены конкурсного отбора, устраиваемые для выпускников школ, мне перенесли на сентябрь. По правде говоря, я получила аттестат о среднем образовании со скрипом, потому что занятия балетом отнимали очень много времени и делать школьные домашние задания мне было, в общем-то, некогда. Так продолжалось до тех пор, пока мне не отказали в зачислении в школу, где готовили балерин для Национального балета Испании, в результате чего бабушка Лили потеряла к моим занятиям балетом всякий интерес и у меня появилась возможность заниматься тем, чем я сама хочу. Однако я к тому моменту отстала от одноклассников так сильно, что догнать их было весьма проблематично. Мадам Николетта заставила меня завершить обучение в хореографическом училище, чтобы, когда она уйдет на пенсию, я могла ее заменить. Я всегда была ее любимой ученицей, потому что из тех, кто прошел через ее балетный зал, я больше всех любила балет и людей, и обучать балерин было для меня гораздо интереснее, чем танцевать на сцене самой. Ей очень хотелось вернуться на родину, в Румынию, и она с нетерпением дожидалась момента, когда сможет выйти на пенсию. Однако она не хотела оставлять свой класс в руках непонятно кого, а потому не позволяла мне даже заикаться о том, что я перестану заниматься балетом. Когда она видела, что у меня пропадает желание заниматься, она говорила, что в жизни очень важно уметь делать что-то хорошо, будь то готовить пищу, танцевать, петь, стричь или класть кирпичи. «Тот, кто умеет делать что-то хорошо, не умрет от голода, поверь мне», — убеждала она.
Почти в то же самое время, когда мне перенесли на сентябрь экзамены конкурсного отбора, мне вручили в хореографическом училище диплом о его окончании. Я показала его бабушке Лили, но она на него и не взглянула. Ей, похоже, было даже неприятно, что я тем самым напомнила ей о своем провале при попытке поступления в балетную школу, в которой готовили балерин для Национального балета Испании.
