Укладывали парашюты обязательно вдвоем, один курсант выполнял роль укладывающего, второй — помогающего. Потом роли менялись, поскольку сложить следовало два парашюта — основной и запасной. Каждый, таким образом, отвечал не только за свою жизнь, но и за жизнь товарища. Жером ходил между парами, подавая команды и внимательно проверяя, как они выполняются.
— Товарищ Жером, — спросил у него Шибанов, — разрешите вопрос.
— Спрашивайте, капитан.
Все уже привыкли к тому, что спрашивать командира можно о чем угодно, как и к тому, что на большинство вопросов он давал весьма уклончивые ответы.
— А сами вы где парашютному делу учились?
До войны капитан несколько раз прыгал с парашютом, и кое-что помнил. Жером, по его словам, делал все "вроде бы и правильно, но вроде как-то не по-нашему".
— В Африке, — неожиданно ответил командир. — И там были совсем другие парашюты.
Больше он на эту тему не распространялся, а Шибанов счел за лучшее вопросов больше не задавать.
Когда курсанты научились складывать парашюты, пришло время первого прыжка.
Это было страшно и увлекательно одновременно. После завтрака команду отвезли на маленький аэродром и посадили в выкрашенный зеленой краской «ПС-84». Самолет, рассчитанный на втрое большее количество пассажиров, казался непривычно пустым.
— Самый тяжелый прыгает первым, — сказал Жером. — Капитан, я думаю, это ваша привилегия.
— Говорила мне мама в детстве — не ешь столько каши, сынок, — проворчал Шибанов и полез в хвост салона.
— Старшина, сколько вы весите?
— Семьдесят, — бодро отозвался Теркин. — Отъелся на казенных-то харчах.
— А вы, Лев Николаевич?
Гумилев, каждый раз переживавший, что командир обращается к нему не по воинскому званию, которого не было, а по имени-отчеству, пожал плечами.
— Не знаю точно. Думаю, килограммов шестьдесят.
— Отлично. Сержант медслужбы у нас самая легкая, мы ее даже спрашивать не будем. Во мне — шестьдесят восемь, я прыгаю после старшины. За мной — Лев Николаевич, а за ним — Катя.
— А проверять кто будет? — недоверчиво спросил Лев.
— Что проверять? Парашюты сложены. Как прыгать, вы знаете. В чем проблема?
Гумилев замялся.
— Ну, если кто-то вдруг замешкается… собьется с темпа…
— Если «кто-то» будет помнить, что от этого зависит его жизнь, то не замешкается, — успокоил Жером. — Прыгаем с двух с половиной тысяч метров. Вполне достаточно, чтобы обдумать все свои действия и, если нужно, что-то исправить Предупреждаю сразу — сегодня не прыжок, а увеселительная прогулка. Вот когда будем прыгать со ста метров, придется поработать.
Пока самолет разгонялся и взлетал, Гумилев незаметно следил за товарищами. Шибанов казался непрошибаемо спокойным, Теркин хозяйственно ощупывал свой ранец с парашютом, Катя не отводила взгляда от Жерома. Неужели никто из них действительно не нервничает?
Жером что-то рассказывал Кате, оживленно жестикулировал, улыбался, но из-за рева моторов Лев его совершенно не слышал.
Гумилев сложил руки на коленях, так, чтобы кисти свободно свисали вниз, и прикрыл глаза. Главное — не перепутать последовательность действий, думал он. Прыгать надо быстро, чтобы не приземлиться далеко от товарищей. Купол раскроется сам, а если вдруг не раскроется, нужно дернуть кольцо запасного парашюта. Ну, а если совсем запаникуешь или забудешь, что нужно дергать — сработает автомат, называемый КАП-3. Так что даже если очень захочешь разбиться, это вряд ли у тебя выйдет.
А дальше — лети себе, подтягивай стропы, контролируя снижение, любуйся пейзажем…
"Ли-2" закончил, наконец, взбираться на заданную высоту, перестали натужно реветь моторы, и сразу стал слышен голос Жерома, кричавшего:
— Приготовились!
Люк открылся и Гумилев увидел небо.
Оно было ярко-синим, и эта синева яростно врывалась в полутемный салон самолета.
Где-то под потолком завыла сирена.
— Пошел! — скомандовал Жером.
Шибанов шагнул в люк так буднично, как будто переходил из одной комнаты в другую. Его широкоплечая фигура на мгновение четко вырисовалась на фоне синего неба, а затем исчезла.
Теркин, наклонив голову, уже бежал к люку.
"Сейчас очередь командира", — подумал Лев. — "А потом и мне надо будет прыгать".
Он почувствовал, что у него ослабли ноги. Нужно было встать и сделать несколько шагов к ярко-синему прямоугольнику, но мышцы не слушались. "Позор какой, — подумал Гумилев. — Это же все увидит Катя…"
— Поднимайтесь, курсант, — Жером хлопнул его по плечу. — Не задерживайтесь, прыгайте сразу за мной.
"Он думает, что я испугался, — метнулась в мозгу Гумилева жуткая мысль. — Жером с самого начала считал меня слабым звеном…"
Он даже не заметил, как вскочил на ноги. Жерома в салоне уже не было, и Лев покрыл расстояние до люка одним прыжком.
В последний момент ему невыносимо захотелось раскинуть руки и вцепиться в металлические ребра самолета, но он этого не сделал. Просто продолжил движение и вывалился в синеву и слепящий солнечный свет.
Бездна распахнулась перед ним.
Первые несколько секунд Лев ничего не соображал. Воздух свистел в ушах, где-то внизу крутились какие-то пятна. "Я лечу со скоростью двести километров в час", — вспомнил он уроки Жерома. "Да и то, если планирую на животе, как лягушка… А я, как дурак, падаю ногами вниз, значит, и скорость выше…"
Потом его резко рвануло вверх. Лев задрал голову — над ним. Разворачивался круглый белый купол. Значит, все прошло штатно, и автомат не понадобился. Он увидел уходящий в направлении солнца самолет, и тут сердце его замерло: от самолета отделилась маленькая темная фигурка и стремительно полетела вниз, к земле.
"Катя", — понял Гумилев. Значит, после того, как он выпрыгнул из самолета, прошли считанные мгновения — а казалось он успел подумать обо всем на свете… Когда же раскроется ее парашют?
Словно отвечая на его вопрос, над приближавшейся фигур, кой раскрылся купол — словно распустился белый цветок. Катя как показалось Льву, повисла в воздухе в сотне метров у него над головой. На самом деле оба они, конечно, падали, просто их скорость замедлилась в несколько раз.
Лев помахал Кате рукой, но она, кажется, этого не увидела. Тогда Гумилев опустил голову и стал высматривать товарищей — один парашют был уже у самой земли, два других медленно планировали в сторону небольшой рощи. Где-то далеко, у самого края горизонта, виднелись очертания больших зданий, вздымались к небу дымные трубы — это была Москва.
Роща с высоты казалась зеленой пеной, взбитой кисточкой безумного парикмахера, решившего побрить землю. Справа и слева ее обнимала жирно блестевшая на солнце пашня. "Надо приземляться на поле, там почва мягче", — подумал Лев. Он уже отчетливо различал скачущих по глубоким бороздам черных грачей. Земля приближалась гораздо быстрее, чем он предполагал, и Гумилев снова запаниковал. Потом догадался, что его гонит вниз сильный ветер, и попробовал развернуться к нему боком. Это неожиданно получилось — падение замедлилось, черная чаша земли лениво кружилась у него под ногами. И все равно все случилось слишком быстро — уже приземляясь, Лев понял, что не успел как следует насладиться полетом.
Как и учил их Жером, Гумилев слегка согнул ноги в коленях и постарался удержать равновесие, чтобы не упасть. Ботинки с высоким голенищем вонзились в мягкую землю, и он почувствовал, как все его тело пронзила дрожь — ощущение было сродни тому, которое испытываешь, прыгая с крыши какого-нибудь сарая на утоптанную почву.
Дальше Лев все делал на автомате — схватил нижние стропы и потянул их на себя, действуя так уверенно, будто проделывал это уже не один раз. Парашют, не успевший раздуться парусом, послушно расстелился по земле.
"Сейчас соберу его, — подумал Лев, — и предъявлю Жерому. Вот тогда и посмотрим, кто тут у нас слабое звено…"
