– Тьфу ты, Господи, мерзость какая! – выругался Иван. – Что-то я Афони не вижу.
– Они его могут в охотничьей яме держать, – подсказал Маюни. – Той, что на оленей готовили или даже на товлынга. Мяса у менквов нынче много было – сытые. Потому пленников всех еще не скушали, да-а.
– Приготовиться, – шепотом отдал приказ атаман и протянул руку за пищалью. – Рогатины – в первых рядах. За ними – лучники, потом – пищали. С двух сторон обхватим, ударим сообща по моему выстрелу.
– Рогатины вряд ли надо, да-а, – тихо промолвил проводник. – Дедушка мой говорил: менквы сильны и свирепы, обычному человеку с ними не сладить.
– Ничего, мы сладим…
Убрав подзорную трубу, Еремеев зло усмехнулся, но, подумав, все же рогатины решил убрать – даже если и не принимать во внимание предупреждение Маюни, людоеды даже издали казались сильными, куда сильнее обычного человека. Разве что бугаинушка Михейко Ослоп с ними мог бы поспорить – так тот сейчас зализывал раны дома, в острожке.
Как приказал атаман, казаки спустились в долину двумя отрядами, быстро и незаметно окружив ничего не подозревающих менквов – ветер-то как раз дул от них, принося нестерпимую вонь и застарелый запах крови.
– Ну что ж, погань… пришла пора!
Прячась за кустами, Иван прицелился в того самого похотливца, ныне уже успевшего сделать все свои дела и что-то довольно рычавшего, и плавно потянул спусковой крючок. Скрипнула пружинка, колесико ударило насечками по кремню, вспыхнул по полочке затравочный порох…
Бабах!!!
Плеснув по сторонам красным мозгом – или что там у этой твари заместо мозгов? – менкв с пробитой башкой полетел наземь.
Тут же ударили залпы, отправив на тот свет еще с дюжину людоедов, как мужского, так и женского пола. Менквы, озадаченно крутя головами и громко мыча, наконец обнаружили второй отряд – видать, кто-то из казаков неосторожно высунулся из-за деревьев. Да и что теперь было скрываться-то?
Снова залп… А вот засвистели стрелы.
Людоеды даже не попытались ускользнуть, увернуться – похватав камни, тупо бросились на отряд, весьма быстро понеслись, несмотря на неуклюжесть и кривые ноги. Кто-то из менквов завыл, на бегу ударяя себя в грудь могучими кулаками:
– Уа-у-у-у!!! Уау-у-у-у!!!
Часть тварей, кого не поразили стрелы, прорвалась, успела до залпа. Дикари набросились на казаков, вырывая незаряженные пищали, сбивали всей массой наземь, крушили камнями головы, рвали, впивались в горло и с наслаждением пили свежую кровь!
– Не подпускайте их близко! – что есть мочи закричал атаман. – Стреляйте! Стреляйте же, ну!
Выстрелов что-то не слышалось – то ли казаки засадного отрядца опасались попасть в своих, то ли еще не перезарядили пищали… то ли некому уже было стрелять.
– На помощь! – обернувшись, приказал Иван.
Прихватив заряженные пищали, казаки побежали к рощице – туда, где скрывался второй отряд. Кое-кто, несмотря на строгий приказ атамана, схватился за сабли… оказавшиеся пустыми игрушками против сильных и свирепых дикарей. Даже с отрубленными пальцами, с перерубленными руками, даже уже поверженные, людоеды, ненасытные в своей остервенелой лютости и злобе, все равно старались схватить казаков, прошибить череп, дотянуться до горла, убить…
Жуткий вой стоял над долиной:
– Уа-у-у-у! Уа-у-у-у! У-у-у-у!
И только четкий приказ атамана прекратил его на раз:
– Заряжай! Целься… Огонь!
Ахнул залп. За ним – еще один, а между залпами метко били лучники. Тем более что противник тупо лез на рожон, как видно, надеясь на свою нахрапистость и силу. Зря надеялись… против пуль-то.
– Огонь! Лучники – во-он в тех бейте!
Стоило признать, враги оказались весьма опасны – могучие, не знающие жалости дикари, презирающие смерть и совсем не боящиеся пищалей. Разве что гром выстрелов их немного смущал – но перли людоеды безостановочно, не глядя, лезли прямо на стволы. Тут и целиться было не надо, успеть бы под прикрытием лучников зарядить…
– Огонь! Огонь! Огонь!
Лучше всех пригодилась легкая аркебуза веселого немецкого ландскнехта Ганса Штраубе: заряжалась она легко, быстро, да и сам герр Штраубе был весьма ловкий солдат – но и он только и успевал поворачиваться, стрелять… Лично пристрелил около десятка врагов, а то и больше, а вот раненых добивать отказался, сказал, что «солдатская честь» не позволяет.
– Нет, их надо добить! Всех, – после окончания битвы резко бросил Маюни. – Иначе менквы вернутся. Так дедушка говорил, а уж его словам можно верить, да-а.
– Добьем. – Иван потрогал противно занывший шрам и скривился. – Обязательно добьем, а покуда поищем Афоню. Ты, парень, про какую-то охотничью яму говорил?
– Менквы ее должны бы вырыть, да-а. Обязательно – на звериной тропе.
Там яму и обнаружили, на узкой, ведущей к водопою звериной тропинке. Довольно ловко замаскированная – значит, далеко не во всем менквы были такими уж непроходимо тупыми – ловушка оказалась незаметной; казаки долго переговаривались, искали, пока наконец не услышали донесшийся из-под земли слабый крик.
Там, расчистив ямищу от прутьев, листьев и дерна, наконец обнаружили Афоню. Исхудавшего, истерзанного, но живого.
– Вытаскивайте его скорее! Что глазами пилькаешь, Афоня? Это ж мы. Не узнал? Ох ты, бедолага.
– Братцы! Спаси Господи… вы-и! Вы!
Освобожденный из ужасного плена подросток повалился наземь и зарыдал от счастья:
– Ой, братцы… козаче… Атамане! Явились… явились… а я уж так-то вас ждал, молился… и вот… Не чаял уже и спастись, думал, со дня на день сожрут, ага. Ох, спаси, Господи!
Как выяснилось чуть позже, дикари не сожрали отрока вовсе не потому, что всегда были сытыми, просто парень все время читал нараспев молитвы – а менквы слушали, и им, похоже, нравилось, поскольку, когда Афоня замолкал, кто-то из диких людей тут же таскал его за ухо и что-то мычал: мол, пой, паря, покуда жив!
– Едва ухо не оторвали, спаси, Господи, и помилуй.
На ночь глядя решили в обратный путь не идти, места кругом были незнаемые, даже Маюни терялся, да и сам тут ничего толком не знал, а только слыхал кое-что когда-то от своего покойного дедушки-шамана. Но и разбивать лагерь на месте битвы – Боже упаси! Своих убитых похоронили, а закопать людоедов уже не оставалось ни сил, ни желания.
Посовещавшись, решили отойти к реке, точнее сказать, к протоке, связывающей реку с небольшим круглым озерком, вокруг которого во множестве рвались к небу стройные, с янтарными смолистыми стволами сосны.
Вечерело. Светло кругом было, хорошо – спокойно, красиво и благостно. Водичка в озере оказалась на диво теплой, так что вполне можно было выкупаться, смыть пот брани да кровь, что казаки во главе со своим атаманом с большим удовольствием и проделали, оглашая округу довольными криками.
– Ой ты, Господи Боже мой! Вот это теплынище. У нас в Чердыне не кажное лето такая водичка.
– Вот так зима, козаче! Вот так оттепель – теплее лета, что ль?
– Выходит – теплее.
– Так и вогулич наш про теплынь говорил, про вечное лето.
– Не обманул!
– Знать, и про идола златого – не обманул тоже! Есть он тут, идол-то!
– Ох, братцы, забогатеем скоро! Домой вернемся – чистые бояре будем.
– Гляди-ко, боярин какой выискался! С немытым-то рылом да в калашный ряд.
Один Маюни не купался, не хотел обижать духов воды. Просто сидел на бережку, смотрел не пойми куда да время от времени поглаживал привешенный к поясу бубен. Дедов.
Удивительно, но озеро оказалось не таким уж и рыбным, в протоке и на реке клевало куда лучше – казаки все же натаскали карасей, щук, налимов, наварили ушицы, напекли на угольях. Еще б соли побольше да хлебушка – и совсем было бы хорошо.
– Одначе, тут жито родиться должно бы, – заметил кто-то из казаков. – Коль такое тепло. Лето красное!
Вскоре вернулись охотники – запромыслили молодого кабанчика, тут же освежевали, зажарили сколько смогли, а полтуши оставили на бережку, на большом плоском камне, прикрыв от мух листьями папоротников и осокою.
Все радовались, один Маюни ходил как тень, хмурился – не нравился ему почему-то сей берег, и озеро тоже не нравилось.
Атаман заметил, что с парнем что-то неладное, взял за локоть, заглянув в глаза:
– Ты что такой смурной-то?
Отрок погладил бубен, хмыкнул:
– Да так. Сам не знаю, да-а. Чувствую что-то такое – а что?
– Да-а, – протяжно засмеялся Еремеев. – И что же тебе тут не по нраву пришлося? Сосны какие высоченные, озеро, теплынь! Или… – Атаман вдруг стал серьезен. – Людоеды где-то здесь бродят? Эти твои… менквы…
– Вот именно, что не бродят! – сверкнув глазами, буркнул остяк. – И не бродили, ничего после себя не оставили – знать, и не было их здесь, да-а. А такое славное место они б не должны пропустить были, заночевали бы непременно. Однако вот не пошли. Испугались кого?
– Так нас же и испугались! – Иван потрепал парня по плечу. – Ой, паря, паря. Отдохнуть бы тебе, выкупаться.
