Капкан. Желтые когти. Черепашка. Катя. «Пахак, нельзя!»
Он помотал головой, заскрипел зубами. Надо ехать. Кому надо? И куда?
Просто. Куда-нибудь. В город. Там видно будет.
До ближайшего фонарного столба? Ты же спишь на ходу. Ты же в шоке.
— В шоке, — пробормотал Макар и криво улыбнулся дрожащими губами.
* * *
Он припарковался в начале Ворошиловского, вылез из машины и медленно побрел на мост. Встал на середине, до боли вцепился в перила и уставился на воду. Там плескалось отражение луны и разбегались разноцветными искрами огни проплывающих барж. Ветер ерошил волосы, трепал воротник, забирался ознобом под куртку.
«Простужусь», — отстраненно думал Макар. Мысль была глупая и неважная. Но другие — не получались. Рассыпались, как башня из неровных кубиков.
В бардачке надрывался телефон. Раз, другой, третий... Звонил отец. Потом перестал. Звякнула СМС.
— Наш лабиринт, — бормотал Макар. — Ангурян.
То есть Катя — сестра Роберта? Так, что ли? Смешно. Обхохочешься. Можно даже в стихах:
Две равно уважаемых семьи
В Вероне, где встречают нас событья,
Ведут междоусобные бои
И не хотят унять кровопролитья.
Друг друга любят дети главарей,
Но им судьба подстраивает козни...[1]
— Нет уж, — скривился Макар. — Никакой гибели у гробовых дверей. Не так все и плохо пока...
Надо поговорить. Поговорить и сразу расставить точки над «i». Пока их не начали расставлять обстоятельства. Отличная идея — за неимением других. Не откладывая.
Над Доном показался край розово-оранжевого солнца.
Макар вернулся к машине и медленно, сосредоточенно покатил в Нахичевань, прокручивая в голове предстоящий разговор.
Припарковался в квартале от дома Ангурянов, вытянул из бардачка телефон и, не глядя, опустил его в карман. Посмотрел в зеркало. У него теперь были разные глаза: левый за ночь позеленел и стал будто чужим. «Тортилла разноглазая». Именно что Тортилла. Прав был Цыба.
Глава девятая. Утро
Туда-сюда. Из угла в угол. До двери и обратно к окну. Как демон, когда он голоден или злится. Присесть на неразобранную кровать. Упасть носом в подушку. Сон не идет. Нет сна, нет и не будет. Какой тут сон после всего? Завтра, точнее, уже сегодня в школе, как вареная луковица, будешь сидеть, тупить и хлопать глазами. Первым уроком физика. Физичка — высушенная стерва. Любит докапываться до несделанной домашки. Вскочить. Метнуться к столу. Цапнуть учебник. Отбросить в сторону — все равно ни слова не понятно, а формулы выглядят бессмысленнее китайской азбуки. Распустить волосы — от резинки ноет затылок. Собрать в косу. И снова к окну, и обратно к двери. Из угла в угол, туда-сюда. Рассвет протискивается внутрь через неплотно задернутые шторы. Ветреный, багровый рассвет. На светлом ковре алая рассветная полоса. Кажется, это даже красиво. Можно ходить по кровавой дорожке. Туда-сюда. До двери и обратно. Распахнуть окно. Вдохнуть запах утреннего неба и сонной реки. Проглотить комок в горле. На часах без пяти шесть. Город дремлет. Ветер в трубах, редкие трели соседских будильников и кошки на помойках не в счет. Где-то по Первой линии едет мусоровоз, за ним джип — различать машины по звуку легко. Легче, чем кошек.
Карина привычно вслушалась в город. На Седьмой линии у кого-то работал телевизор, слышалась ругань. «Ты меня не любишь, уходи!» — «И уйду!» Звук разбивающейся посуды. Стук. Грохот. Поцелуй. Шепот. Кровь прилила к щекам. Иногда Карина ненавидела себя за умение слышать слишком многое. Она тряхнула головой, запрещая подслушивать, и «настроилась» на уличный фон. Все те же злополучные кошки. Ленивое тявканье соседского пса. Скрип тормозов. Быстрые шаги на Двенадцатой...
Скрипнула половица в доме — где-то за стенкой так же ходит дед. Спасибо ему, что ночью не стал ни о чем расспрашивать. Просто помог выбраться наружу, поцеловал в лоб и отправил наверх. Шепнул «все расскажешь, сначала успокойся» и даже не щелкнул по носу, как обычно. Понял.
Деду совсем не нужно знать о том, что произошло ночью в лабиринте. Что она натворила в свою первую ходку смотрителем! Какой страшный потерпела провал, какую неисправимую совершила ошибку, отпустив Макара. Пусть дедушка считает, что все в порядке и что его лусик не спит из-за ссоры с братом и встречи с «хозяином». Милый добрый дедушка! Если бы ты только знал!!!
Что ей теперь скандал с Робертом? Что ей дон Барбаро? Брат смирится, займется бизнесом семьи, как и отец, тем более что Роберт никогда не горел желанием следить за подземельем. Мэтр Барбаро? Он оказался галантен и забавен. Называл ее маленькой синьоритой и восхищался тем, как ловко она управляется с демоном. А уходя, галантно поклонился и послал воздушный поцелуй.
* * *
Карина опоздала на целых десять минут. Зачем она вообще полезла в дальние коридоры? Зачем взяла с собой Пахака?.. Низачем. Низачем, по привычке, как обычно... Растерянная, несчастная, она бежала так быстро, что едва не подвернула ногу на спуске. Первый раз за пятнадцать лет.
Венецианец прогуливался по тоннелю. Заметив бегущего рядом с Кариной Пахака, старик усмехнулся в усы и шагнул навстречу. В глазах — ни грамма испуга, скорее, интерес.
— Я — Карина Ангурян. Смотрительница. Новая смотрительница.
— Хорошо. Рад знакомству, маленькая синьорита. Иосафато Барбаро.
И ни вопроса — почему она, а не Роберт. Ни удивления, ни недоумения. Словно он все знал заранее. А может быть, и вправду знал? И если так, то был ли смысл лгать, что все в порядке? Что за последний год было десять проникновений, не обошлось без жертв, но тайна Лабиринта-на-Дону все еще остается тайной.
Лгать смысла не было, но Карина все же солгала. Точнее, скомкала правду, переведя разговор на утерянную черепаху. Удивительно, но мэтр не выглядел недовольным. Он покосился в сторону свернувшегося в клубок возле Карининых ног Пахака и пожал плечами, мол, если демон послушен, то и черепаха ни к чему. Карина хотела спросить, а как же потом... после нее? Тот Ангурян, что придет следом, — как он справится без предмета? Но дед предупредил, чтобы она не задавала хозяину вопросов. У смотрителя лабиринта есть право лишь на один вопрос или просьбу, и этим правом следует воспользоваться вовремя и верно.
— До встречи, маленькая синьорита...
— До свидания, мэтр Барбаро.
Воздушный поцелуй. Венецианец развернулся, и стена, словно послушная его мысленному приказу, ушла под землю. Это был миг, когда Карина еще могла окликнуть Барбаро и признаться, что полчаса назад она отпустила из лабиринта чужака. Не просто чужака — врага, сына врага и внука врага. Но девушка смотрела на крепкую стариковскую спину и молчала.
Потом Карина бродила по лабиринту около часа, пытаясь привести мысли в порядок. Демон весело трусил рядом.
— Что будет? Что теперь будет, Пахак? Что с нами всеми станет? Он же... Макар же все видел. Тебя видел! Меня! И черепаха у него? Что делать? Ну... А если он растрезвонит? Если расскажет своим?
— Хихи.
— Не смешно!
* * *
«Все расскажешь, сначала успокойся», — шепнул дед. И даже не щелкнул внучку по носу.
Дедулечка миленький! Знал бы ты, как хочется прижаться к тебе и все-все рассказать! Но как? Как? Как признаться, что твоя Королева Червей, твой лучик-лусик только что взяла и предала всю твою жизнь? Весь твой и свой род?
Прозвенела ранней побудкой «Нокия». Карина нажала на отбой, плюхнулась в кресло и воткнула наушники. Загудели басы — тягучая, пробирающая до костей музыка снова напомнила о случившемся. Закрыв глаза, Карина пыталась хотя бы на секунду перестать думать, но перед ней стояло изумленное, испуганное лицо Макара, а в голове звучал его вопрос «Кто ты вообще такая?».
Я? Я — предательница! Я могла бы стать смотрителем ростовского лабиринта, но стала...
— Надо поговорить.
Ей показалось, что она наконец-то заснула и видит кошмар. И лучше, если бы это действительно был сон.
— Макар? Ты?
— Он самый. С этим разобрались. А вот кто ты такая?
Шорох ловко перенес тело через подоконник и остался стоять на месте, уставившись на Карину холодным взглядом. Он выглядел взъерошенным, злым и все же невероятно красивым, может быть, даже красивее, чем прежде. Эта странная и страшная ночь словно добавила ему мужества. В волосах запуталась и поблескивала паутина. Царапина на щеке перестала кровоточить, но от нее к уху шли подсохшие бордовые полосы — видимо, когда Макар стирал кровь рукой. Темные брови сдвинулись к переносице, а глаза... глаза были уставшие, грустные и... разноцветные.
— У тебя от черепахи радужка цвет поменяла. Так всегда от предмета. Видел?
— Кто ты такая? — упрямо повторил вопрос Макар.
