Мадмуазель д' Амбинье сидела у стола, заваленного книгами; при моем появлении она встала, и мы довольно церемонно приветствовали друг друга. Затем между нами наступило молчание, во время которого я старался разглядеть, с кем имею дело; но комната, в которой мы находились, была довольно темная и слабо освещена, так что я не мог в точности различить черты лица мадмуазель д'Амбинье. Единственное, что мне удалось заметить, это то, что одета она была с большой простотой. Когда рассеялось это мимолетное смущение и мы обменялись несколькими словами, я был поражен уверенностью и мягкостью ее голоса, а также скромным и осторожным тоном ее первых фраз. Они касались того сожаления, которое испытывали мы оба по поводу смерти мадам де Бериси. Мой ответ был таким, каким ему надлежало быть, ибо я не считал нужным изображать по случаю кончины маркизы горя, которого не ощущал. Вы знаете, что я решительно не способен выражать такие чувства, которых у меня нет, и Вы изволили иной раз хвалить меня за эту искренность; но у мадмуазель д' Амбинье были основания печалиться о смерти мадам де Бериси больше, нежели я, что она и сделала в превосходных выражениях, которые я с удовольствием выслушал. Речь мадмуазель д'Амбинье была проникнута благочестивой и нежной ясностью. Она не только не восставала против воли провидения, призвавшего из этого мира маркизу де Бериси, но принимала ее безропотно. Все мы смертны и должны повиноваться общему закону с почтительностью и смирением. Сама мадам де Бериси с таким мужеством претерпела испытание, которого требовал от нее Господь, что мы были бы не вправе не последовать ее примеру. И она явила зрелище столь назидательное, что нам остается только желать даровать такое же тем, кто будет когда-нибудь свидетелем нашего последнего часа. К этим положениям мадмуазель д'Амбинье присоединяла столь мудрые и прекрасные размышления, что я был тронут, и она невольно обнаруживала ими качества своего сердца и ума.
Что меня особенно восхищало в мадмуазель д'Амбинье, так это печать благочестия и ума, лежавшая на всем, что она говорила. В ней чувствовалась та уверенность мысли, которую дает религия, когда вера утверждается на разуме. Все это нравилось мне бесконечно, и я старался отвечать ей как мог. Она была, видимо, довольна моими ответами, и разговор продолжался некоторое время в таком согласии, что я решил тотчас же перейти к предмету, о котором мне вдруг захотелось поскорее узнать мнение мадмуазель д'Амбинье. Итак, испросив ее разрешения, я повел речь о завещании мадам де Бериси и о взаимном обязательстве, которое оно на нас обоих налагало.
И по этому вопросу я имел приятную неожиданность точно так же оказаться в полном единении взглядов с мадмуазель д'Амбинье. Она уже успела подумать о брачном условии, заключающемся в этом завещании, и была вполне готова побеседовать об этом со мной. На основании своих размышлений мадмуазель д'Амбинье склонна была рассматривать самую необычность этого завещания не как какую-нибудь странную причуду завещательницы, но как подлинное выражение вышней воли. Предписывая мадмуазель д'Амбинье и мне сочетаться браком, маркиза де Бериси следовала тайному внушению Бога. Это он направлял ее разум и руку. Так, во всяком случае, полагала мадмуазель д’Амбинье и сочла бы преступным противиться видам божьего промысла относительно нас. Когда он столь непосредственно вмешивается в наши дела, то у него есть в отношении нас намерения, которым мы должны быть покорными. А потому мадмуазель д'Амбинье решила не чинить им никаких препон.
По мере того как мадмуазель д'Амбинье говорила, я восторгался все более и более и изумлялся до остолбенения чудесному согласию и поразительному совпадению чувств, обнаруживающихся между нами. Каким это чудом диковинное завещание мадам де Бериси представлялось нам в одинаковом свете? Таким образом, наш союз будет основан на полном и святом единодушии, и как ему, заключенному в столь исключительных условиях, не снискать благословения божьего? И Бог, пожелав его столь необычайным и тесным, не преминет сделать его счастливым и плодотворным. При этой мысли я чувствовал себя преисполненным великой радости, которую разделяла, я был в этом уверен, и моя дорогая Маргарита, но в то же время я был так смущен, что после нескольких слов благодарности попросил у мадмуазель д'Амбинье разрешения удалиться и отложить назавтра продолжение беседы, из которой я выносил столь прекрасное обещание счастья.
Только уходя и прощаясь с мадмуазель д'Амбинье, я в первый раз ясно увидел ее лицо и всю фигуру, озаренную канделябром, который держал в руке лакей, явившийся проводить меня в мою комнату. Огонь свеч озарял ее всю, и я Вам опишу ее образ, как он остался у меня в глазах. Мадмуазель д'Амбинье скорее высокого, нежели маленького роста, и все ее тело превосходно сложено, хотя, по ее молодости, оно еще и не достигло полноты своих форм, но время завершит, в свой час, дело природы, и тогда не будет ничего более законченного в своем совершенстве, чем будущая мадам де Сегиран. Ее лицо уже являет тому прелестный образец. Овал его гармоничен и чист, носик тонок и прям, губы и глаза замечательно хороши. Все эти красоты овеяны выражением скромности и сдержанности, которое легко могло бы перейти в веселость и шаловливость, и даже в страстность, ибо в чертах мадмуазель д'Амбинье есть что-то подвижное. При всем том, она, показалась мне особой вполне совершенной и превосходящей все, что я мог предвидеть, так что это зрелище повергло меня в новое волнение при мысли, что столько прелестей скоро станет моим уделом и что в супружестве, от которого я ожидал лишь взаимного уважения, я, быть может, обрету любовь с ее добродетельнейшими и дозволеннейшими восторгами.
Я не стану излагать Вам в подробностях те беседы, которые последовали за описанной мною. Могу Вам только сказать, что они лишь усугубили мое восхищение, столько приятности и рассудительности вносила в них мадмуазель д'Амбинье. Ее благочестие и ее разум сказались в них в полной мере. Мадмуазель д'Амбинье обнаружила в них нарочито основательный и развитой ум и поразительное религиозное чувство. Нашу религию, к которой она обратилась несмотря на то что родилась в вере, именующей себя реформатской, она находит превосходнейшей в мире. Она не перестает знакомиться с ее учением и наставляться в нем обильным чтением и строгим соблюдением обрядов, у нее нашли бы чему научиться наиболее опытные богословы и наиболее искусные духовники, и я бьюсь об заклад, что, если бы ей когда-нибудь вздумалось привести к Богу Вашего безбожника Ла Пэжоди, это бы удалось ей без всякого труда, ибо о подобного рода предметах она рассуждает с красноречивой убедительностью; но только она отнюдь не проповедница и довольствуется тем, что черпает в религии начала нравственности, научающие правильному поведению в жизни. Таким образом, я буду иметь в лице мадмуазель д'Амбинье просвещеннейшую супругу и преданнейшую долгу жену. Она сознает все свои обязанности и мужественно принимает их во всей их строгости, даже те, которых по своему возрасту могла бы более всего чуждаться. С нею наш дом может быть уверен в обретении того, чего ему до сих пор недоставало и в чем Бог, я убежден, не откажет нашему союзу, узы которого он приготовил сам и который ему будет угодно сделать плодоносным. Благодаря тому, что мадмуазель о'Амбинье разделяет со мной это желание, а также благодаря мудрости ее речей я перестал бояться красоты ее лица, которой немного было испугался, ибо я ни за что бы не хотел, чтобы в супружестве, где первенствующее место должно принадлежать Богу, 'главенствовала страсть. Разумеется, мадмуазель д'Амбинье обладает всем, что способно внушить любовь порядочному человеку, но она сумеет умерять ее порывы и придавать им необходимую сдержанность, дабы они не выходили за пределы, коих не должны переступать, если желают оставаться тем, чем Бог дозволяет им быть.
