Что бы ни говорилось об этом непонятном обращении мадмуазель д'Амбинье, ничто, однако, не позволяло усомниться в его искренности. Мадмуазель д'Амбинье не раз удивляла мадам де Бериси пламенностью своей новой веры. В противность многим новообращенным, которые, шагнув, не заботятся больше о том, куда они ступили, мадмуазель д'Амбинье продолжала испытывать почву, по которой она продвигалась вперед. Отцовское воспитание и прения с мсье Легри, Лерамбером и дю Жардье пристрастили ее к чтению богословских и казуистических сочинений, и она целыми часами просиживала у себя взаперти, предаваясь этому строгому занятию. Любознательность ее в этом направлении была безгранична. Что же касается ее благочестия, то оно было образцовым: она подолгу молилась, то в церкви, то дома, особливо же о душе графа де Бранжи, послужившего причиной ее обращения. Этот достойный дворянин скончался, не дождавшись успокоительного известия об отказе его молодой родственницы от помрачавших ее заблуждений и не успев очиститься от своих собственных, ибо коснеющий язык и угасающее дыхание не дали ему испросить прощения у Бога.
Мадам де Бериси усмотрела в этом указание на необходимость привести в порядок свои дела, но прошло еще пять лет, прежде чем умерла и она, оставив в своем завещании новые и странные распоряжения, коих ее племянник, граф де Сегиран, являлся предметом, а мадмуазель д'Амбинье, которой к тому времени было немногим больше двадцати лет, должна была нести последствия, о каковых я узнал из бесед с мсье де Ларсфигом и каковые вознамерился изложить.
* * *
Мсье де Ла Пэжоди показалось заманчивым воспользоваться случаем вновь побывать в Париже, когда мсье де Сегиран предложил ему сопровождать его в предстоящем путешествии. Не то чтобы мсье де Ла Пэжоди не нравилось в Эксе, где он нашел, после своего авиньонского происшествия, тот прием, о котором мы уже знаем, но он был непоседлив, и перспектива прокатиться с мсье де Сегираном представлялась ему не лишенной приятности. Мсье де Сегирану это тоже было выгодно. Мсье де Ла Пэжоди был человек многоопытный, и, если бы в дороге что-нибудь приключилось, мсье де Сегиран мог рассчитывать на ценное содействие своего спутника.
Приняв такое решение, эти господа отправились в путь в первых числах октября, и в течение всего переезда между ними царило полнейшее согласие. Мсье де Сегиран был довольно молчалив и погружался в свои думы, а мсье де Ла Пэжоди не хотелось его от них отрывать, ибо его собственные занимали его куда больше и он охотно им отдавался. Некоторые из них касались мсье де Сегирана, и по временам мсье де Ла Пэжоди взирал на него не без удивления. Мсье де Сегиран, и мсье де Ла Пэжоди не мог не восхищаться этим, ехал жениться с совершенно невероятным спокойствием. Исполняя волю своей тетки, мадам де Бериси, он не проявлял ни особого рвения, ни неохоты и готовился вступить в брак с мадмуазель д'Амбинье, даже не осмедомившись, какова она лицом и каков у нее характер. Могло ведь случиться, что она безобразна или сварлива, но мсье де Сегирана это, видимо, не заботило. Это искренне восхищало мсье де Ла Пэжоди. Мсье де Сегиран представлял отличный пример того, что есть еще люди, охотно верящие, будто провидение особенно внимательно к их делам и хочет добра именно им, и в этом убеждении полагающиеся во всем на волю божию. В этой уверенности они черпают весьма завидное спокойствие, которое должно бы служить образцом для тех, кто мечется, стараясь отыскать сам, в чем для него истинное благо. Что проку, в самом деле, в нашем пустом волнении и где тот зоркий ум, который бы отчетливо видел настоящее и ясно различал грядущее? Не лучше ли возложить на кого-нибудь другого эту неприятную заботу, и кто к ней более пригоден, как не тот, кто нас создал? Эти мудрые рассуждения приводили мсье де Ла Пэжоди к мысли, что, быть может, в конечном счете, бытие божие и небесполезно, если только верить в него настолько твердо, чтобы у нас было ощущение, что божественное посредничество преследует нашу пользу. А есть люди, которые судят именно так. Разве не этой уверенности следовал мсье де Сегиран, подчиняя свою судьбу событию, к которому он был совершенно не причастен и которое он потому именно был склонен предполагать благоприятствующим, что приписывал его вмешательству свыше? Однако, несмотря на преимущества такого образа мыслей, мсье де Ла Пэжоди чувствовал себя ему довольно чуждым, а потому надежда скоро увидеть снова кабачок «Большой кружки», где он и его друзья некогда заседали, освежала в его памяти лучшие его богохульства и язвительнейшие словца:
Действительно, в этой «Большой кружке», несколько лет тому назад, он почти ежедневно встречался со своими товарищами по безверию. Ах, что это был за славный квартет нечестивцев и что за адский содом они поднимали вчетвером! Там был мсье Рениар де Фаржу, тонущий в животе и потрохах, с короткими ногами, куцыми руками и маленькой головкой, затерявшейся в обширном парике, мсье Рениар де Фаржу, с его писклявым голоском и редкой емкостью зева и гортани, у которого все поглощаемые брашна и напитки шли на пользу одному лишь пузу в ущерб недозрелым и хилым конечностям; там был мсье Дэфорж, красивый, плотный мужчина, любивший и умевший поесть и выпить. Этот не довольствовался грубыми богохульствами и простыми харчами, которыми наслаждался мсье Рениар де Фаржу. И те, и другие он любил изысканными и умело приправленными. Он смаковал их тонким языком, а говорил ровным и низким голосом. Недаром мсье Дэфоржу подносили во всем только верхний слой корзины, да и то еще он строго к нему приглядывался. Мсье де Ла Пэжоди вспоминал с гордостью, что иногда мсье Дэфорж награждал его улыбкой, которая на его полном достоинства, спокойном и свежем лице имела странную прелесть и зажигала в его глазах довольный огонек, уловить который бывало лестно. Рассмешить же мсье Дэфоржа нечего было и думать, и никто на свете не мог бы похвастаться, что это ему удалось.
Иное дело был барон де Ганневаль. Быть нечестивцем и вольнодумцем доставляло барону де Ганневалю чудовищную и неистовую радость, в соответствии с его ростом и силой, каковыми он походил на баснословного Геркулеса. Мсье де Ганневаль обладал телом, близким к исполинскому, а объем его легких объяснял громозвучность его голоса. Когда мсье де Ганневаль откликался, ударяя кулаком по столу, стекла в окнах звенели. Его мощный хохот гремел, как буря, а вызвать его было нетрудно, ибо мсье де Ганневаль смеялся всему, причем нередко, и не меньше своим собственным словам. Он бывал ими так доволен, что было бы жестоко не быть довольным тоже. Мсье Дэфорж иногда говорил, что мсье де Ганневаль так глуп и так добр, что ему трудно будет попасть в ад, но что ему в этом помогут. Эти слова всякий раз возбуждали в бароне де Ганневале неугасимую веселость, а мсье Рениар де Фаржу при этом шептал ему на ухо невозможные вещи.
