поверхности, тебя это и пугает, и вызывает любопытство, тебе хочется понять, с чем ты столкнулась, но контакт короткий и уже состоялся, мне нужно такое движение твоих губ. Все! Больше нет соприкосновения. Запомни, что ты сделала, и повтори. Подойди к зеркалу и повтори, сотню раз сделай это. Не забудь подключить взгляд! Сначала взгляд, а потом легкое дуновение улыбки. Вот так! Хорошо! Продолжай.
Аврора стала у зеркала, а тренер подошел к Исаю с Еленой.
– Я никогда не видел, чтобы человек так тонко мог следовать замыслу. Она словно пластилиновое золото. Ее способность к мимесису удивительна.
Исай слегка кивнул, глядя в глаза человеку, потом спросил, сколько времени продлится оттачивание всего шоу. Человек ответил, что индивидуальная работа займет не более четырех-пяти дней, дальше можно приступать к репетиции на сцене. Исай снова удовлетворенно кивнул, и когда они вдвоем с помощницей направились к выходу из студийной комнаты, он спросил Елену о том, что такое «мимесис». Елена не задумываясь, словно для нее это было словом повседневности, ответила, что это термин древнегреческого театрального искусства, который обозначает «тотальное подражание».
«Тотальное подражание», – повторил про себя Исай.
Глава 8
Прошло уже три недели после убийства, отметила Виталина, взглянув на папку с делом. Она была тонкой по сравнению с другими, которые лежали у нее на столе. Шнуровалась легко. Это было единственное ее функциональное преимущество перед остальными, у которых узел-бантик можно было завязать только на самых концах тесемок, оттого такой трюк удавался не сразу. Убийство зависло. «Спортсмена» по камерам отследить не удалось: всевидящее око оказалось далеко не таким, как его воспринимали даже в следственном комитете. А взваливать вину на маньяка отказался сам подполковник, решив, что для отдела это будет большой нагрузкой, потому что «сверху» будут требовать таких результатов, которых отделу не потянуть. Он, конечно, использовал доводы о том, что нет повторяемости похожих убийств за последние годы, а похожесть он искал в возрастной группе убитой, характере нанесенных повреждений на трупе и территориальной близости. В общем, вдруг стали поговаривать, что он засобирался на пенсию и ему недосуг заниматься маньяком.
Подозрительный же мужчина, на которого указала влюбленная парочка, был всего лишь любовником матери «Джульетты», которого девица терпеть не могла и, желая показать матери ее неправоту, познакомилась с молодым работником коммунальной службы, завладела пылким юношеским сердцем и использовала в корыстных целях. Горе юноши наверняка было огромным и безутешным, но зато приобретенный опыт – не меньшим. Когда все выяснилось, влюбленные по понятным причинам расстались, а «Джульетте»-переростку была отвешена оплеуха от матери прямо в кабинете следователя. Так как потерпевшая не стала подавать заявления, семейные разборки предоставили семье. Дрозд слышала, как, выходя из кабинета, мать прикрикнула, что ни в какое училище после школы она дочь не отправит, а пусть та сваливает прямо на панель и зарабатывает на отдельную квартиру, раз так сильно захотелось взрослой, самостоятельной жизни.
«Престарелую» мертвую проститутку было по-человечески жалко, но Дрозд понимала, что включать человечность в расследование значит обрекать себя на бесполезность. Любая человечность в таких делах означала утрату объективности, потому Фемида всегда с завязанными глазами. Ей бы еще алчность обмотать эластичным бинтом, и тогда справедливость бы восторжествовала, но месторасположение такого переживания в организме богини правосудия пока никто не выявил, потому приходилось жить в неидеальных условиях.
Виталина посмотрела на собрание дел на своем столе и мысленно попрощалась с ними до завтра. Сегодня вечером она решила разбавить все больше кроваво-красную краску будней походом на выставку русских авангардистов. В том, чтобы вот так вот, в одночасье, сменить век высоких технологий на футуризм живописи двадцатых годов прошлого столетия, была своя идея. Иногда, когда Дрозд уходила в работу с головой, чтобы убежать от реальной жизни, она ловила себя на том, что внутри ее восприятия начинали перепутываться между собой трупы, улики, свидетели и орудия преступлений из разных дел. В такие моменты она понимала, что ситуация швах, снимала очки, надевала линзы и тоже уходила от жизни, но в социально приемлемое русло. На этот раз ее целью была выставка.
Не то чтобы она ни разу не прохаживалась по музеям мимо Малевича или Кандинского, Гончаровой или Лисицкого, просто после полудня на работе открыла сайт-кассу в интернете и ткнула в первое, что попалось, почти с закрытыми глазами. Она не любила отступать от выбора, поэтому билет купила незамедлительно, несмотря на субъективную унылость мероприятия. В конце концов, значение имели не авангардисты, а то самое социально приемлемое русло.
Расхаживая по залам, она долго вглядывалась в присутствующих. Вспомнила о формуле коэффициента преступной активности, из нее получалось, что в среднем (в какой-то год больше, в какой-то – немногим меньше) на сто человек приходится один преступник. В каждом зале экспозиции, навскидку, было человек по сто пятьдесят – двести. То есть среди всех присутствующих в каждом зале вполне мог оказаться вор, взяточник, грабитель и даже маньяк. Интересно, как он себя чувствует здесь? Зачем он пришел? Может быть, он вообще искусствовед-профессионал, а маньячество у него отдушина для того, чтобы не сгореть на работе?
Следователь остановилась возле того самого квадрата Малевича. Почему? Да потому, что попросту ничего больше не угадала бы, если бы не подошла к небольшой рамке, которая обычно прикреплена на стене, ниже каждого полотна, и не прочитала бы там написанную мелким шрифтом фамилию автора, год и название. Электронный гид из ее наушника резал слух астматичным тенором старого профессора, повествуя о значимости авангардного искусства в зарождающейся новой эпохе, о том, что русские авангардисты подарили авангард миру и руководствовались они не только чувством прекрасного, но и… Далее профессор сделал паузу, видимо понимая, что текст, который он начитывает, уводит в сторону от искусства в мир звонкого барыша, потому тут же ловко выкрутился и завел речь об интуиции как о светлом даре людей новой эпохи, уставших от классики пространства извне и черпавших бесконечность и непредсказуемость пространства внутри себя.
Дрозд услышала позади первый, солирующий, низкий женский голос и вторящий ей робким поддакиванием бэквокала – второй. Она нажала на кнопку отключения наушника, которую держала в руке, и прислушалась к диалогу.
– Знаешь, я думаю, это такая муть, – говорил первый голос, – вот эти все пафосные «боже мой» и «какая глубина». Вот этот вот товарищЪ, с большой буквой «ять» на конце, к примеру, – продолжал голос, видимо имея в виду автора «Черного квадрата», – он дважды подавал прошение о приеме в Московское училище живописи, дважды принят не был. Почему? Да
