— Это еще зачем? — спросила его сестра. — Надеюсь, что дух, повелевающий ветрами, не имеет такой власти над теми, кто создан по образу и подобию Божию, чтобы повалить прочный дом на наши головы только потому, что какая-то крикливая баба, — здесь она метнула дерзкий взгляд в сторону шетлендской пифии, — хвастает перед нами своим колдовством, словно мы просто псы какие и должны ползать перед ней по ее приказанию!
— Да я только хотел, — сказал Триптолемус, устыдившись своей трусости, — взглянуть, как там мои всходы ячменя — здорово, должно быть, помяла их буря. Но если сей почтенной женщине угодно будет переждать у нас, так я думаю, что лучше всего нам присесть и посидеть себе спокойно, пока погода наладится и можно будет снова взяться за работу.
— Почтенная женщина? — повторила Бэйби. — Как бы не так! Мерзкая ведьма и воровка, вот ты кто! Убирайся отсюда, потаскуха! — прибавила она, поворачиваясь прямо к Норне. — Вон из честного дома, или я не я буду, если не пройдусь по тебе вальком!
Норна бросила на нее взгляд, полный величайшего презрения, затем повернулась к окну и стала внимательно всматриваться в небо. Тем временем старая служанка Тронда, подкравшись как можно ближе к своей хозяйке, принялась умолять ее, во имя всего, что только дорого сердцу мужчины или женщины, не сердить Норну из Фитфул-Хэда:
— Ведь у вас, в вашей шотландской стороне, и не водится-то таких колдуний! Да ведь ей ничего не стоит пронестись верхом на той вон туче, все равно как кому другому — на простом пони!
— Ну, а все-таки доживу до того, что своими глазами увижу, как она пронесется на облаке дыма от смоляной бочки, и это будет самый для нее подходящий скакун!
Норна снова взглянула на взбешенную миссис Бэйби Йеллоули с тем неизъяснимым пренебрежением, которое так хорошо выражали ее надменные черты, и ближе подошла к окну, выходившему на северо-запад, откуда, казалось, в эту минуту дул ветер; некоторое время она стояла, скрестив руки и глядя на свинцовое небо, по которому неслись темные косматые тучи. Порой буря затихала на несколько томительных и мрачных мгновений, чтобы затем разразиться с новой силой.
Норна наблюдала борьбу стихий как нечто хорошо ей знакомое; однако к строгому спокойствию ее черт вместе с сознанием собственной ответственности примешивался некоторый оттенок тревоги — так чародей смотрит на духа, которого сам же вызвал: он знает, как снова подчинить его своей воле, но сейчас тот все еще являет обличье, страшное для существа из плоти и крови. Тем временем остальные вели себя по-разному, каждый — в зависимости от собственных ощущений: Мордонт, хотя прекрасно понимал грозившую всем опасность, испытывал скорее любопытство, чем страх. Он слыхал, что Норна будто бы обладала властью над стихиями, и теперь лишь ожидал случая лично убедиться, так ли это в действительности. Триптолемус Йеллоули стоял, пораженный тем, что намного превосходило пределы его понимания, и, если говорить правду, почтенный агроном чувствовал скорее страх, чем любопытство. Сестрица его, видимо, нисколько не интересовалась поведением Норны, хотя трудно сказать, гнев или страх отражались в пронзительном взгляде ее глаз и плотно сжатых губах. Разносчик и старая Тронда, уверенные, что дом не рухнет, пока грозная Норна находится под его кровлей, были готовы броситься вон в то же мгновение, что и она.
Некоторое время Норна, не двигаясь и не произнося ни слова, смотрела на небо. Вдруг она медленным и торжественным движением протянула свой посох из черного дуба к той части небосвода, откуда неслись самые яростные порывы ветра, и в минуту его крайнего неистовства запела норвежское заклинание, до сих пор сохранившееся на острове Унст под названием «Песня Рейм-кеннара», хотя многие называют ее «Песней бури».
В следующих строках дается вольный перевод этой песни, ибо невозможно дословно передать множество эллиптических и метафорических выражений, свойственных древней скандинавской поэзии:
Грозный орел далекого северо-запада,Ты, несущий в когтях громовые стрелы,Ты, чьи шумные крылья вздымают седой океан,Ты губишь стада, ты гонишь по воле своей корабли,Разрушаешь высокие башни,Но сквозь злобные крики свои,Сквозь шум своих крыльев раскрытых,Хотя крик твой подобен воплям умирающего народа,Хотя шум твоих крыльев подобен грохоту тысячи волн,Ты, гневный и быстрый, должен услышатьГолос Рейм-кеннара.На пути своем встретил ты сосны Тронхейма,И легли их темно-зеленые кроны возле вывороченных корней.На пути ты встретил скитальца морей,Стройный и крепкий корабль пирата, -И, покорный тебе, спустил он свой марсель,Которого не спускал в боях с королевской армадой.На пути своем встретил ты башню, одетую облаками,Необоримый оплот когда-то могучих ярлов, -И камни ее зубцовЛегли вблизи очага, там, где прежде шумели гости.Но и ты смиришься, гордый тучегонитель,Услышав голос Рейм-кеннара.Есть стихи, от которых в лесу остановится вдруг олень,Хоть темные псы за ним, по следу его несутся.Есть стихи, от которых ястреб в полете замрет,Как сокол, в путах ножных, в клобучке.Послушный внезапному свисту хозяина.Ты же смеешься над криками утопающих моряков,Над треском падающих деревьев,Над стонами жалкой, припавшей к земле толпы,Когда рушатся своды храма во время молитвы,Но есть слова, которым и ты должен внимать,Если пропеты они Рейм-кеннаром.Много зла причинил ты на море:Вдовы ломают руки на его берегах,Много горя ты причинил и на суше:Пахарь сложил в отчаянье руки,Перестань же веять крылами, -Пусть утихнет темная глубь океана.Перестань же сверкать очами, -Пусть уснут громовые стрелы в колчане у Одина;Смирись, незримый скакун северо-запада,И усни по велению Норны, Рейм-кеннара!
Мы уже говорили, что Мордонт любил романтическую поэзию и романтические положения. Неудивительно поэтому, что он с величайшим интересом слушал грозное заклинание самого грозного ветра из всей розы ветров, певшееся притом с каким-то диким одушевлением. Но хотя в стране, где он жил уже так давно, ему приходилось немало слышать о рунических стихах и скандинавских заклинаниях, это не сделало его суеверным, и он не мог представить себе, что буря, бушевавшая до тех пор без удержу, а теперь начинавшая затихать, в самом деле подчинилась колдовским песнопениям Норны. Несомненно было одно: ураган действительно проходил, и страшная опасность миновала. Было, однако, вполне вероятно, что северная пифия заранее предвидела подобный исход, опираясь на признаки, незаметные для тех, кто не жил так долго в стране или не привык следить за явлениями природы глазом строгого и внимательного наблюдателя. В глубоких познаниях Норны Мордонт не сомневался, а они в значительной степени могли служить объяснением того, что казалось в ее действиях сверхъестественным. Однако благородные черты ее лица, наполовину закрытого растрепанными волосами, и величие, с которым она одновременно и угрожала, и приказывала невидимому духу бури, невольно побуждали юношу уверовать во власть магических сил. И если какой-либо смертной женщине и суждено было обладать подобным могуществом над естественными законами мироздания, то именно Норна из Фитфул-Хэда, судя по всему ее поведению, внешнему облику и чертам лица, предназначена была для столь высокого удела.
