Интерес Элизабет к этой теме возрос еще больше, она слушала мистера Викхема с огромным вниманием, и в то же время эта тема была очень деликатной, что и помешало дальнейшим расспросам.
Мистер Викхем перешел к другим предметам разговора, заговорив о Меритоне, округе, местном обществе; казалось, что увиденное и услышанное очень ему понравилось, а о последнем он отзывался с ненавязчивой, но достаточно выразительной галантностью.
– Именно перспектива иметь постоянное общество – и хорошее общество – побудила меня вступить в Н-ский полк, – добавил он. – Я знал, что это респектабельное и приемлемое для меня формирование, а мой друг Денни соблазнил меня еще больше, рассказав о месте его нынешнего расквартирования и о том внимании, которым окружили офицеров в Меритоне их новые знакомые. По правде говоря, без общества я не могу. Жизнь обошлась со мной жестоко, и поэтому мои нервы не выдерживают одиночества. Я не собирался посвящать свою жизнь военной службе, но обстоятельства сложились так, что она стала для меня приемлемой. На самом деле моей профессией является служение Богу – я получил соответствующее образование и воспитание и в настоящее время должен был уже быть священником очень богатого прихода, если бы на то было желание джентльмена, о котором мы только что говорили.
– Вот это да!
– Это действительно так: покойный мистер Дарси завещал мне преемственность в лучшем приходе из тех, которые были в его ведении. Он был моим крестным отцом и очень меня любил. Я буду вечно благодарен ему за его доброту. Он хотел щедро обеспечить мне безбедное существование и был уверен, что ему это удалось. Но когда в приходе освободилось место священника, то вакансию отдали кому-то другому.
– О Господи! – воскликнула Элизабет. – Но как такое могло случиться? Как можно было пренебречь его завещанием? И почему вы не отстаивали свое право через суд?
– В пунктах завещания неопределенности было как раз достаточно для того, чтобы лишить меня всякой надежды на помощь со стороны закона. У честного человека не возникло бы никаких сомнений относительно намерений покойного, но у мистера Дарси такие сомнения возникли, и он отнесся к завещанию как к рекомендации, которая имеет силу только при определенных условиях, утверждая, что я потерял право на приход из-за расточительства, безрассудства, короче говоря, завещание можно было трактовать как мне на пользу, так и во вред мне. Ясно, что когда два года назад в приходе освободилось место священника – а я по возрасту как раз имел право его занять – его отдали другому человеку. Не менее ясно и то, что я не могу упрекнуть себя за совершение чего-то действительно серьезного, что могло бы лишить меня права на это место. У меня эмоциональный и несдержанный характер, и поэтому я действительно мог слишком свободно высказать свое мнение о нем ему самому или кому-то другому. Ничего худшего со своей стороны я вспомнить не могу. Но дело заключается в том, что мы с ним очень разные люди и что он меня терпеть не может.
– Какой кошмар! Мистер Дарси заслуживает публичного осуждения.
– Когда-то это произойдет – рано или поздно, но лично я не буду к этому иметь никакого отношения. Пока я помню его отца, я не буду осуждать и разоблачать мистера Дарси.
Элизабет отдала должное такому благородству чувств мистера Викхема, после высказывания которых он показался ей еще более красивым, чем раньше.
– Но в чем заключалась причина такого его поведения, – спросила она после короткой паузы, – что его побудило к такой жестокости?
– Полная и непримиримая антипатия ко мне, антипатия, которую я могу объяснить только чем-то вроде ревности. Если бы я нравился покойному мистеру Дарси в меньшей степени, то сын его еще как-то меня терпел бы; но, видимо, его с детства раздражала и большая симпатия, которую проявлял ко мне его отец. У него не хватило терпения выдерживать те соревновательные условия, в которых мы оказались, и то преимущество, которое часто отдавал мне покойный мистер Дарси.
– Не думала я, что мистер Дарси такой противный, хотя он никогда мне не нравился. Раньше я была о нем не такого плохого мнения – я предполагала, что он презирает людей вообще, но не подозревала, что он способен опуститься до такой злобной мести, такой несправедливости, такой жестокости!
Однако, подумав, она через некоторое время продолжила:
– Но помню, как когда-то в Недерфилде он хвастался неизменностью своего плохого впечатления о ком-то, своим не способным к прощению нравом. Видимо, характер у него просто ужасный.
Я не вправе высказываться на эту тему, – сказал Викхем, – потому что лично я не могу относиться к мистеру Дарси беспристрастно. Элизабет снова погрузилась в размышления, а потом воскликнула:
– Разве можно так относиться к крестному родственнику, другу, любимцу своего отца, ей очень хотелось добавить: «И разве можно плохо относиться к молодому человеку с такой привлекательной, как у вас, внешностью» – но она ограничилась таким замечанием: – И разве можно плохо относиться к тому, кто, наверное, был ему другом с самого детства, к тому же, как вы говорите, другом очень близким!
– Мы родились в одном приходе, в одной округе. Большую часть детства мы провели вместе: жили в одном и том же доме, вместе играли в одни и те же игры, родители в равной степени о нас заботились. Мой отец начал свою самостоятельную жизнь на том же поприще, на котором мистер Филипс, кажется, достиг значительных успехов; но потом оставил все ради того, чтобы стать помощником покойного мистера Дарси и посвятить все свое время заботам о поместье Пемберли. Он был чрезвычайно близким и надежным другом мистера Дарси, и тот очень его уважал и высоко ценил. Мистер Дарси часто выражал безграничную благодарность моему отцу за умелое управление его делами. Поэтому когда незадолго до смерти он вполне сознательно и добровольно пообещал обеспечить мое будущее, то тем самым он выразил не столько свою симпатию ко мне, сколько признание заслуг моего отца перед ним.
– Это так странно! – воскликнула Элизабет. – Какой кошмар! Это просто отвратительно! Как же это всем известная надменность мистера Дарси не заставила его поступить справедливо по отношению к вам?! Кроме других мотивов, от непорядочности его должна была удержать хотя бы гордость и самоуважение, потому что его поступок только нечистоплотностью и можно назвать.
– Это действительно странно, – ответил Викхем, – потому что почти всеми его поступками движет надменность, которая стала его второй натурой. Ни одно чувство не сроднило его с добродетелью так близко, как надменность. Но люди – создания непоследовательные, поэтому в своем поведении со мной он руководствовался побуждениями более сильными, нежели надменность.
