В. Б. Вернемся к литературе. Тебе удалось написать уже все задуманное в прозе? Или многое остается нереализованным? О чем-то мечталось, что-то задумывалось, но так до рукописи дело не дошло?
В. Белов. У меня, Володя, нереализованного в своей публицистике политической почти не осталось. Все вы с Прохановым и реализовали. Я читал долгие годы вашу газету "День", а потом "Завтра" от корки до корки. Сейчас я немножко сбавил свой темп, не всегда успеваю, но слежу по-прежнему. И твои статьи все читаю, и прохановские передовицы. Я во многом согласен с вами. Ну, а в прозе, конечно, планов было много. И сейчас еще надеюсь кое-что довершить.
В. Б. Что, на твой взгляд, главное в русской душе?
В. Белов. Совестливость. И религиозность. Иначе не распознаешь ее. Христианство - это и есть совестливость.
В. Б. Что же случилось с русской душой, когда почти весь народ стал атеистом. Причем воинствующим?
В. Белов. Вот за это и страдаем мы до сих пор. Кара Господня. Не простил нам этот атеизм. И если не вернем свою душу, так и погибнем.
В. Б. Что же нам надо - смириться с этим наказанием в виде Чубайсов и Ельциных или бороться с ними?
В. Белов. Прежде всего, нам надо жить. Значит, противостоять дурному. Почему не можем мы побороться за свою семью? Или за русских, нынче разбросанных по всем независимым республикам, лишенных всяческих прав?
В. Б. Вот Эдуард Лимонов со своими соратниками отстаивал интересы русских в Латвии, на Украине и в Казахстане, а сидит за это уже больше года в нашей русской тюрьме. Это справедливо?
В. Белов. Надо спасти его от тюрьмы. А как мы спасем его? Я теперь сомневаюсь, что спасем, потому что он тоже дерзкий человек и не смиряется перед властями. А этого власти и не любят. Я отрицаю его эстетику, но в своей борьбе за интересы русских он - молодец. И потом он и в эстетике изменяется. Нет же таких людей, которые остаются всю жизнь одинаковыми. Я по себе знаю. Хотя я и ортодокс, может быть, но я стараюсь понять всех людей, которые защищают интересы русских.
В. Б. Интересно, зачем тому же Владимиру Путину надо, чтобы известный писатель сидел в тюрьме? Сегодня Лимонов, завтра Проханов, потом и мы с тобой. И Куняева можно посадить за статьи в журнале. Что за государство у нас такое, что почти во все времена в тюрьмах сидят известнейшие писатели, от Чернышевского до Горького, от Гумилева до Заболоцкого? И от Бородина Леонида до Эдуарда Лимонова? Каждый режим изобретает для себя своего Солженицына.
В. Белов. Если говорить честно, то я могу сказать, Путина считаю евреем, вот и все. И отношусь к нему резко отрицательно. Чекист - он и есть чекист. Как губили русский народ, так и губят. И проснется ли русский народ от спячки своей - не знаю. Но мы обязаны будить. Я только этим и занимаюсь все годы. Всей прозой своей. Будить можно по-разному, за плечо трясти, за волосы дергать. Ты ведь тоже максималист, Володя, подавай тебе пробуждение. А может народу выспаться надо? Пусть еще поспит немного. Накопится энергия. Во время сна он тоже растет.
В. Б. Тебе сейчас исполняется семьдесят лет, можешь уже подвести какие-то итоги?
В. Белов. Никогда не думал становиться знаменитым, ни о какой известности не думал. А вот и премии какие-то получил, книги выходят. Может, я даже лишка какого-то сделал в своей жизни. Никогда бы в молодости о таком подумать не мог. Допустим, роман "Все впереди" я даже не мечтал написать. А он сюжетный. Я сюжет очень ценю в прозе, это организующее начало. Если нет сильного сюжета, нет и прозы. Почему я занялся драматургией? Потому что люблю сюжет, действие, когда есть начало, середина и конец. Талант должен чувствовать сам слабину в своих сюжетах и выстраивать их. Я с Мишей Лобановым спорил много по политике, а он прочитал роман "Все впереди" и написал очень хорошее письмо...
В. Б. Такому ортодоксу, как ты, наверное, пристало писать только ручкой? Или все-таки на машинке печатаете?
В. Белов. Только ручкой. А потом жена или сестра перепечатывают. Это не только магия, но еще что-то, что трудно понять. Надо писать своей рукой. Мне необходимо непосредственное общение с бумагой, со словом. Когда каждая буква тобой написана. Та же буква "е", за которую я всегда борюсь. Раньше не зря же писали перьями, и как писали. Все лучшее в литературе все-таки написано перьями. И нам уже такого никогда не написать. Начиная с Библии и заканчивая нашими великими классиками. Пушкин-то перьями писал. А Николай Гоголь переписывал свои произведения по девять раз теми же перьями. Есть его письмо начинающему литератору. Первый раз написал все, что задумал, и спрятал. И забыл на время. Потом прочитать снова, сделать пометки, исправления и вновь спрятать и забыть. Так до девяти раз. Я думаю, что сегодня ни Личутин, ни Распутин так не пишут. Белов тем более. Я, например, самое большое - переписывал только три раза. Пытался подражать Гоголю. Напишешь. Забудешь - и потом вновь переписываешь. Чаще хватало только до двух раз. Реже три. Легче стало, когда машинку купил. Жена перепечатает, и уже по тексту машинописному я правлю. Так получалось до трех раз. А дальше уже бумаги жалко.
В. Б. Если уж ты заговорил о Николае Гоголе, то скажи, кто из русской классики тебе наиболее близок: и эстетикой своей, и сюжетами, и языком?
В. Белов. Достоевского я долго-долго не мог читать. А Щедрина и сейчас не могу читать. Не лежит душа к Щедрину - и все. С Федором Михайловичем так же было. Только спустя многие годы начал к нему привыкать. Любимое чтение у меня сейчас - Иоанн Златоуст. Отец Тихон подарил мне целую кипу Иоанна Златоуста. Такой замечательный писатель, ты бы знал. Еще сейчас много читаю Игнатия Брянчанинова, моего земляка. Он такие вещи писал, какие современному человеку никогда не написать. Уже сознание другое, прохудилось.
В. Б. А в русской литературе ХХ века кого бы ты назвал из лучших?
В. Белов. Я не буду оригинальничать. Льва Толстого, я думаю, никто не переплюнул еще. Он все-таки застал ХХ век. Максима Горького тоже ценю. А из последних кто? Называют Солженицына, у меня не лежит душа перечитывать его. Почему - не знаю. Наверное, виновата политика. А вот Николая Лескова люблю читать. Даже Глеба Успенского люблю читать. Вот очень люблю американца Джона Стейнбека. Чрезвычайно сильный писатель. Близок нашей классике. Фолкнера тоже высоко ценю, великий писатель.
В. Б. А что бы делал сегодня в нашей жизни твой Иван Африканович? Или таких людей уже нет даже в деревне?
В. Белов. Нет, они есть. Думаю, что так же старался выжить бы. И дух не потерял, если не спился бы только. Стреляться бы не стал. Стремление к самоубийству, кстати, русскому человеку не свойственно. Ты должен нести свой крест в жизни, какой бы она ни была. В любых условиях.
В. Б. Ты думаешь, христианство способно нынче спасти Россию?
В. Белов. Не только способно, но и обязано спасти - христианство в душах наших. Значит, мы сами обязаны... История России продолжается и сегодня. И литература наша русская продолжается. И нам надо делать сообща наше русское дело.
В. Б. Все наши читатели поздравляют тебя, Василий Иванович, с юбилеем. Дай Бог тебе долголетия, успешной работы над книгой о Гаврилине, а там, глядишь, и новые книги замыслишь. Что бы ты пожелал своим читателям?
В. Белов. Победить. Я не думаю, что возможно какое-то восстание. Если бы было возможно, то уже и случилось бы. Все данные к тому, чтобы восставать народу, есть. Но поскольку мы - христиане, мы соблюдаем христианскую этику. Если придет война на Россию, я и в свои семьдесят лет пойду на войну. И, как мой отец, погибну, может быть. Я молюсь за Россию каждый вечер, и за свой русский народ, за родных и близких. Молюсь за спасение русских людей, за погибших в Чечне и по всей нашей стране.
ГОРЬКАЯ ЛЮБОВЬ
ВАСИЛИЯ БЕЛОВА
Перечитал накануне семидесятилетия Василия Ивановича Белова все его лучшие книги: "Привычное дело", "Плотницкие рассказы", "Все впереди"... И вновь, спустя годы, прочел ту трагическую правду о человеке, прежде всего о русском крестьянине, которую не слышали, не хотели слышать долгие годы. Много ли с нашей новой перестроечной информацией мы способны добавить к привычному уже для всех "Привычному делу"? Не говорю о художественности, любое художественное произведение неповторимо. Говорю о социальной правде, говорю о глубинном понимании нашей истории XX века. Как оказывается полезным перечитать с нынешним знанием, с нынешним пониманием отечественной истории последних десятилетий воистину лучшие книги шестидесятых-семидесятых годов писателей, полупрезрительно прозванных "деревенщиками", и увидеть, к стыду своему, что все там было сказано. И о вине нашей всеобщей. И о беде народной, и о долгом пути к выздоровлению. Василий Белов прошел свой долгий христианский путь к истине. Как мы увертливо притворялись, чего только не сочиняли о героях Василия Белова, не стремясь понять его главной правды - о расчеловечивании человека. О боязни человека - быть человеком. Какие только споры не вели мы о "Привычном деле", одни - идеализируя Ивана Африкановича, другие - обвиняя его в пассивности. Мы не хотели признавать, что жил он, как и вся деревня русская в те годы,- за чертой милосердия. И главнейший принцип Ивана Африкановича, принцип нравственный, хотя не всегда ими и понимаемый,- выжить как народ. Сберечь себя в человечности. Какая тут пассивность - наоборот, активнейшее сопротивление.
