Пуля русского снайпера под Шали – задела кость.
Это инструктор по кличке Ливиец и чеченец Гоча вынесли его тогда по реке из под обстрела.
После отдыха Ходжахмет отправился в Пакистан.
Там готовили пополнение для ведения летних боевых действий новой летней компании девяносто седьмого года..
Простых бойцов – готовили в Чечне и в ущельях сопредельной Грузии.
А здесь, близ Карачи – готовили младших командиров.
Учили очень важным вещам – выживанию в горах, маскировке, минному и взрывному делу, обустройству бункеров и схронов, стрельбе из "стингера" и "иглы", работе на современных устройствах космической спутниковой связи и всему прочему, очень нужному в современной войне, тому, чему не обучают простых боевиков – мальчишек, набранных в селах предгорных районов. А кстати – мальчишки, выросшие уже не при советах, зачастую не умели писать и читать, но стрелять из автомата и гранатомета "Муха" – умели получше, чем иной российский солдат, особенно из тех российских солдат, кто вместо полигона – все два года своей службы провел на строительстве командирских дач, или на полковой свиноферме.
Ходжахмет прибыл в Карачи для того, чтобы проверить готовность нового выпуска школы, и вместе с отобранной партией бойцов вернуться в Шалинский район, где готовились большие дела.
Тут то Ходжахмет и познакомился с Пакистанцем.
Пакистанец вообще то имел американский паспорт на имя Ислама Нургали.
Но это не было его настоящим именем.
В лагере его так и звали – Пакистанец.
Именно он отвечал за готовность новой партии.
А Ходжахмет приготовил для этого выпуска достойную проверочку.
Что может быть более лучшим испытанием для воинов, чем реальный выход в горы и боевое столкновение с реальным противником?
Ходжахмет сам отобрал пятнадцать человек для предстоявшей контрольной вылазки.
Им предстояло пощупать оборону русских пограничников на таджикском участке.
Предстояли и стрельбы из "стингера" по вертолетам.
Ходжахмет хотел все сам проверить – ведь с этими людьми ему потом предстояло устроить большой шум на юго- востоке Чечни и в Дагестане.
Пакистанец тоже пошел с ними.
И вот, когда они дали русским пограничникам бой, когда отстрелялись по русским вертолетам, когда уже уходили назад, на одном из ночных привалов, Пакистанец и рассказал Ходжахмету о перспективах будущей войны, как он ее себе представлял.
Сперва Ходжахмет попросту не поверил Пакистанцу.
Как?
Что такое?
Верить в колдовство?
Ему – реально мыслящему вождю сопротивления – авторитетному полевому командиру – бригадному генералу и верить в сверхъестественное!?
Да кабы он верил во всякого рода чепуху, он бы не выжил в многолетней череде перманентных боёв!
Только реально мыслящий человек, только его трезвый ум и расчет – могли помочь на войне. В этом был уверен Ходжахмет. Это подтверждал твесь его боевой опыт.
В этом он был уверен до встречи с Пакистанцем Да!
Пакистанец был не прост…
Но он сперва только слегка поколебал Ходжахмета в его материалистических убеждениях – поколебал, показав пару фокусов…
Тогда на бивуаке у костра, Пакистанец продемонстрировал Ходжахмету свои способности – влиять на приборы.
Одним только усилием своей воли, Пакистанец сделал так, чтобы, например, вдруг перестал работать ночной прицел Эс-Вэ-Дэшки… Мог Пакистанец заставить ноутбук от системы спутниковой связи – самопроизвольно включаться и выключаться…
Наконец, мог сделать и так, чтобы не сработал детонатор в цепи заложенного ими фугаса… А мог и наоборот, заставить цепь сработать еще до получения спутниковой команды на взрыв.
– Ты просто фокусник, – сказал тогда Ходжахмет.
– Нет, не фокусник, – отвечал Пакистанец, – есть люди, которых я называю проводниками. Они могут концентрировать и перенаправлять потоки энергии. И если собрать таких людей в команду, то можно делать великие дела, что американцам с их авианосцами и не снились.
Ходжахмет так бы и запомнил Пакистанца, как простого фокусника, не поверив ему до конца, а воспринимая его штучки, просто, как любые, принятые в любой армии – милые чудачества дежурного комика, умеющего развлечь товарищей по оружию карточными фокусами или штучками с продетой в уши веревочкой…
Так бы и не поверил, кабы не случай, произошедший с ними на обратном пути от границы.
Пара Ми-двадцать четвертых, пара этих крокодилов с отчетливо различимыми коническими обтекателями пакетов НУРСов, с отчетливо видимыми белыми всполохами автоматических пушек под бронированными днищами заходила прямо на них.
Нет, куда там заходила! Уже шла на них боевым, лупя в хвост и в гриву из всего имевшегося бортового оружия…
Камни разлетались осколками, разлеталось рваное мясо изрешеченных крупнокалиберными пулями и двадцатимиллиметровыми снарядами бойцов… Криков не было слышно… Только гулкий рокот четырех турбин двух русских вертушек, усиливаемый двойным и тройным эхом ущелья – и только грохот пушек и сыпавшихся с неба НУРСов…
Все…
Вот она смерть…
Некуда спрятаться.
И поздно уже хвататься за ПЗРК, потому как крокодилы уже на боевом, и совсем не поможет пулемет – потому как для брони Ми-двадцать четвертого калибр семь-шестьдесят два – это что утиная дробина гиппопотаму…
– Вот и все, – подумал Ходжахмет, – вот и пришел конец.
Он теперь даже уже не прятался, он стоял в полный рост на тропе с автоматом в руках, а рядом рвались снаряды, разнося в клочья тела и одежду только что закончивших курсы, но так и не состоявшихся по судьбе – младших командиров… Им всем теперь было суждено остаться здесь – в этом ущелье…
– Вот и все…
Вот приближается он – зловещий крокодил.
Вот видно даже лицо русского офицера-оператора оружия, что сидит спереди перед пилотом, и вот он уже поворачивает пушки и кассеты с НУРСами, поворачивает прямо в сердце Ходжахмету…
Но тут и случилось то самое чудо.
Сперва у обоих вертушек вдруг заклинило оружие.
Они пронеслись над самыми головами Ходжахмета и Пакистанца, пронеслись… Начали было новый разворот на боевой… Начали… И вот второе чудо – у одного вертолета разом заглохли обе турбины… И второй что-то закачался и с трудом, накренившись, стал уходить…
Вертолет со скрежетом рубанул лопастями несущего винта по склону горы.
Рубанул, упал, перевернулся, покатился…
Покатился, загорелся…
Разве это не чудо?
Разве это не чудо?
Ведь никто не стрелял!
У них даже никто не успел и расчехлить ПЗРК…
Вертолеты сбил Пакистанец.
Сперва он заклинил им оружие, а потом остановил электронику, управляющую полетом.
И это было чудо.
И этого чуда теперь и отныне было достаточно для того, чтобы Ходжахмет поверил Пакистанцу. ….
Они вернулись в лагерь вдвоем.
Вмсе остальные бойцы – были убиты.
На них же – на Пакистанце и на Ходжахмете не было ни царапины.
И отныне, отныне они были единомышленниками.
Ходжахмет теперь верил – будущее их победы в создании сети из чистых проводников.
4.
Что?
Уже родила или бред еще продолжается?
Катюша медленно отходила после наркоза.
Она вдруг почему-то вспомнила, как какая-то школьная ее подружка, поступившая на исторический в их местном "педе" – рассказывала, что римлянки в древности рожали стоя, что их для этого привязывали за кисти рук и подвешивали к потолку…
Первой к ней пустили Лиду.
Служанку ее.
– Поздравляю, мальчик у тебя, хорошенький! Сейчас тебе принесут, – сказала Лида, целуя госпожу, – Пятьдесят один сантиметр, три семьсот… Как назовешь то?
– Сашей, – тихо ответила Катя, – Сан Санычем он у нас будет.
– А ты хотела мальчика? – спросила Лида, – мы вот с первым моим мальчика хотели, а получилась девочка.
– Где она теперь? – спросила Катя.
– Здесь, при пекарне служит… Хлеб местный печь обучается. Сыта, накормлена, обута, одета, никто к ней не пристает, я спокойна…
Катя взяла Лиду за руку, – все будет хорошо, дорогая моя, я верю, мне видение было. …
А Кате и правда было видение, когда она от наркоза отходила.
Привиделось ей, что сидит она не то в Георгиевском, не то в каком ином из парадных залов Кремля, сидит в кресле, одна, подле нее столик маленький с телефоном, таким, какие она видала по телевизору на столах у самого высокого начальства – такой старомодный светленький телефонный аппарат с гербом вместо диска… А надето на Кате платье, очень странное, вроде как даже и не платье, а шуба. Причем, явно белая с темными пятнами, такая, какую Катя видела на портретах французских королей. Горностаевая – называется.
И тут начинает играть гимн, в зал входят солдаты в парадной форме с аксельбантами и с палашами наголо, Катя поднимается с кресла, а из парадных дверей, навстречу к ней выходит Президент.
Выходит и почему-то начинает называть ее мамой.
