Неожиданное вмешательство Екатерины, ее звонкий и твердый голос остановили и Ризли, и начальника стражи. Королева наклонилась к женщинам, ее дамы — леди Герберт, Гертфорд, Денни и Тиррит сочувственно столпились рядом.
— Говорите, почтенная женщина. Король слушает.
Сначала первая, за ней остальные заговорили по очереди.
— Государь, Анна Эскью — женщина без лукавства, она не заслуживает сожжения!
— Своими речами и проповедями она многих бедняков научила великой любви к Богу! От рождения она чужда всякого греха и всякого подозрения.
— Она любит нашего Господа Иисуса Христа, Его Отца и Святого Духа, как все добрые христианки.
— Она много пострадала, на дыбе ей вывернули суставы, она не может ни стоять, ни ходить — она довольно наказана!
— Мы просим только снисхождения к ней и пощады, пощады, пощады!
Никто не шевельнулся. В зале воцарилась тишина, как в церкви во время молитвы.
Король на троне подался вперед и издал глухое ворчание, похожее на далекие грозовые раскаты. Когда он заговорил, его громовой голос и звучащая в нем страсть всколыхнули весь приемный покой:
— А разве не она отрицает, что за обедней мы вкушаем Плоть и Кровь Нашего Господа Иисуса Христа?! Она не верит, что хлеб пресуществляется, и вино пресуществляется чудом Господним в истинные Плоть и Кровь! Согласна ли она отречься от своего заблуждения? Что она говорит, да или нет?
Женщины обменялись молниеносными взглядами — в них было полное единение, беззвучная литания обреченных. Наконец первая заговорила, вскинув голову с гордостью человека, который знает, что его дело проиграно.
— Она велела, если до этого дойдет, сказать вам, государь, такие слова: «Я не отрекусь от своего Творца».
— Послушайте эту еретичку! — взревел король. — Она сама свидетельствует против себя! — Он хлопнул в ладоши, обращаясь к Ризли. — Никакой пощады! Никакой пощады еретичке! В огонь ее!
— Государь! — И снова вмешательство Екатерины застало весь двор врасплох. — Государь, дозвольте и мне возвысить свой голос в защиту несчастной женщины. Видит Бог, ошибки ее и заблуждения велики, но душу ее еще можно избавить от вечных мук, надо только изыскать способ.
Король внимательно слушал. Я закрыла глаза и молилась исступленно, как никогда: «Только бы ее слова пришлись ему по душе!»
За спинами у женщин Ризли отвратительно дрожал, словно борзая на привязи. По суровому лицу и горящим глазам Марии я видела, что она возносит противоположную мольбу:
«В огонь их всех! Пусть да погибнут еретики от лица правоверных! Мы скопом погоним их с этой земли, пожжем огнем, низвергнем тела их в море!»
Екатеринин голос струился дальше.
Король смягчается. Ты победила, смотри, не оступись в последнюю минуту!
Сердце мое ликовало, но я позабыла про Ризли.
— Государь, — вмешался он, довольно натурально изобразив беспечный, ироничный смешок. — Неужто король будет обсуждать слово Божье и свою королевскую волю с какими-то простолюдинками?
Генрих вздрогнул, словно его пырнули ножом, и с усилием расправил жирные плечи.
— Нет! — яростно воскликнул он, словно ребенок, который упал от усталости и теперь поднимается. Потом в гневе обернулся к Екатерине:
— Прочь, молчи и не заговаривай больше со мной! Можешь называть себя доктором, когда возишься со своими примочками, но доктором богословия тебе не быть — да и ни одной женщине! Славное утешение в моей старости — чтобы меня поучала собственная жена!
Екатерина, побелев, рухнула на колени и попыталась вновь открыть рот:
— Государь, окажите милость этой женщине, как все мы надеемся быть помилованы в наш собственный Судный День!
— Прочь! — заорал король. — Молчите, если вам дорога жизнь!
Его огромное тело дрожало, грудь вздымалась, словно бурное море. Он хлопнул в ладоши, взмахнув исполинскими рукавами.
— Эй, носильщики! Стража! Унесите меня! Довольно я наслушался! Довольно!
Все забегали. Другим царственным жестом он успокоил двор. Было явственно видно, что он упивается властью. Глаза его впервые зажглись неподдельным огнем, губы внезапно покраснели, он облизнулся. Потом снова заговорил, глядя на распростертых у своих ног женщин, как кот на мышь:
— Эти пусть убираются вон! — Он кивнул Ризли, который не скрывал радостного оживления. — Что до еретички — до этой Эскью, — она предала своего мужа, своего государя и своего Бога. В костер ее! — Он перевел дух и почти улыбнулся, показав черные пеньки уцелевших зубов. — И пусть огонь будет медленным. Пусть языки пламени лижут ее один за другим — пусть боль уничтожит заблуждения, укорененные глубоко в ее мерзостной плоти!
Никто не шелохнулся. Король махнул носильщикам:
— Пошли!
Королева молча поднялась с колен, чтобы следовать за ним, леди Гертфорд и Денни бросились ее поддержать. Однако Генрих остановил их одним страшным словом:
— Прочь! Убирайтесь прочь, мадам, и не смейте ко мне приближаться. Удалитесь во дворец, который я вам построил, — с сегодняшнего дня я буду жить в своих покоях один. Оставайтесь там, покуда я за вами не пошлю. Это мое повеление! Прочь с моих глаз!
Носильщики поднатужились, выпрямились и подняли короля. Медленно и неумолимо огромное кресло проплыло через залу мимо охваченных благоговейным ужасом придворных. Медленно и скованно Екатерина двинулась вслед за ним, чтобы удалиться в покои, где ей предстояло отбывать срок королевской немилости. Зато быстро и радостно Ризли, Норфолк и, увы, мой лорд Серрей взяли в кольцо пятерых худеньких женщин, которые вышли в окружении трех великих лордов и стражников с таким видом, будто вступают в мир не стыда и кары, но гордости, чести и в первую очередь любви.
Глава 10
Анна Эскью умерла в тот же день на медленном костре из непросушенных дров, но в таком просветленном духе, что казалась не страдалицей, а счастливицей. И все, видевшие, как ее великая душа лучится из истерзанного тела, чувствовали, что присутствуют при казни не еретички, а святой мученицы. Так она умерла, а с нею — ее последовательницы. А я осталась жить с растущей душевной болью, осаждаемая мыслями, терзавшими меня почти нестерпимо.
Мой отец послал эту женщину на костер.
Его гнев, неутолимый, как голод.
Кто будет следующей жертвой?
Огромная парадная кровать обратилась для меня в дыбу, на которой мучили Анну Эскью, — я металась и ворочалась с боку на бок, не находя покоя. Наконец, когда заря окрасила оконные переплеты золотым и розовым, легкий стук, шуршание юбок и рука, отодвигающая полог балдахина, возвестили о приходе избавительницы Кэт.
— Вам надо покушать, мадам.
