И вот я наконец в постели, мое усталое тело благодарно погрузилось в сон.
И, засыпая, я поняла, что во сне разгадаю Гриндаловы загадки.
Глава 8
День дураков.
В то первое апреля я проснулась с чувством, будто из моего сна только что крадучись вышел закутанный человек с ключами от всего, что мне надлежит знать, — только бы вспомнить, кто он или что он сказал…
Сны, наваждения, колдовство, чары…
Я одернула себя. Что за глупости, будто я — деревенская девчонка! Хватит дурить, даже в этот день дураков и общедозволенных безумств! По крайней мере, я могу положиться на Кэт, Парри и остальных — мне не грозят старые глупые шутки и проказы (соль в пирожном, лягушки в постели — брр!). Я всегда ненавидела подобные деревенские выходки и дуракаваляние. А кроме того, в этот день смеха мне предстояло нешуточное дело. Сегодня я наконец увижу отца, да еще и Эдуарда.
Однако, когда я сунула руку под подушку за королевиным подарком и увидела на корешке тисненные золотом буковки «Речи Цицерона против Катилины», я почувствовала, что меня зло разыграли. Впервые в жизни меня огорчила новая книга — только не подумайте, что я хотела бы найти под подушкой любовные песенки или новомодные сонеты, amoretti[12] из Италии…
Впрочем, когда утром я вышла из опочивальни, мысли мои были далеки от любви. Я думала только об отце, я видела только его грузную, расплывшуюся фигуру, какую запомнила со свадьбы; страх перед предстоящим вытеснил из головы остальное. Все, что могут сделать для поддержания духа белила, драгоценности или роскошный наряд, было сделано. С плеч ниспадало пунцовое платье, в разрезах рукавов виднелась серебряная парча, служанки расчесали мои волосы так, что они сияли золотом под обручем из рубинов и топазов. Вкруг шеи и запястий шли рубины размером с перепелиное яйцо, за спиной шлейфом волочился малиновый плащ. Впереди и сзади выступала свита в красном. Однако, когда мы проходили мимо алых королевских гвардейцев в сердце дворца, в королевские покои, мне было худо до тошноты. Благодарение Богу за тугую шнуровку: единственное, что может сдержать коварные позывы желудка!
Впереди разверзся приемный покой, такой же большой и изысканный, каким я его помнила: лепной потолок, помост, застланный узорчатым ковром, балдахин над троном. Комнату заполняла пестрая толпа: сотни придворных, дамы и кавалеры, советники и духовенство, посланники, просители, слуги и курьеры. Вдоль стен выстроилась одетая в черную, расшитую золотом камку личная гвардия монарха; их грозные алебарды возвышались над головами собравшихся. Однако я видела только одного человека — высокий, он заслонял и затмевал для меня всех остальных.
Рядом с выхоленным, разряженным в пух и прах худосочным недомерком Ризли лорд Серрей выделялся изяществом простоты и княжеским обликом. Он и одет был сегодня по-княжески: серебряные гербы на голубом бархатном берете, серебро на голубом с золотом камзоле, тонкий стан перехвачен поясом с тяжелой золотой пряжкой. При моем приближении оба поклонились, водянистые глазки Ризли загорелись.
— Какая радостная встреча, леди, вы и впрямь стали леди с нашей последней встречи.
— Благодарю вас, сэр, — холодно отвечала я.
С нашей последней встречи?
Неужто он помнит робкую девочку у занавеса, которая ненароком подслушала его резкие речи на свадьбе королевы Екатерины?
— Вы не помните нашей последней встречи, мадам, — продолжал он, не догадываясь, о чем я думаю, — поскольку затем я надолго уехал во Францию. Это было, когда король, мой повелитель, отправил меня к вам с рождественскими поздравлениями, давным-давно…
— Напротив, милорд, — оборвала я его. — я отлично помню. Мне было шесть лет. Мы говорили о Его Величестве, моем отце, и я послала ему приветствия от своего имени и от имени всего Хэтфилда.
— Надо же, правда, — отвечал обескураженный Ризли. — И я вынужден был передать королю, что вы держались с такой серьезностью, будто вам не шесть, а все сорок лет!
— Коли так, леди Елизавета вопреки человеческой природе становится не старше, а молодеет, судя по той юной девической прелести, какой она блещет сегодня! — смеясь, добавил лорд Серрей.
— Изволите шутить, милорд. Напрасно он думает, что, льстя мне, скорее завоюет Марию!
Снова тот же пронизывающий насквозь взгляд.
— Я не льщу вам, миледи, я говорю истинную правду. Вы столь прекрасны, — снова рокочущий шепот, предназначенный только для моих ушей, — что всякий мужчина желал бы жить в вашем сердце и умереть у вас на коленях… когда бы смел надеяться…
Он играет со мной в кошки-мышки! От стыда и гнева щеки мои стали пунцовыми.
По грубому лицу Ризли пробежала многозначительная усмешка.
— Мадам Елизавета всегда была воплощением красоты. Вот послушайте: еще в тридцать седьмом, когда Его Величество намеревались выдать ее в свое время за сына французского короля, я имел честь сопровождать к ней французских послов. Те пожелали увидеть будущую невесту голой, дабы убедиться в отсутствии пороков. И впрямь, она была безупречна — и спереди, и сзади… — Он гаденько ухмыльнулся. — Вам было тогда шесть месяцев от роду. Готов поклясться, теперь вы бы не согласились на подобное освидетельствование…
Он был несносен. И все эти сальные шуточки в присутствии ехидного Серрея, который во все время разговора не сводил с меня насмешливых глаз. Я поборола дрожь, но голос все же выдавал мое отчаяние:
— Я бы никогда не согласилась на подобное освидетельствование, милорд, даже за все сокровища мира! Теперь мной нельзя распоряжаться без спроса и выдавать меня замуж за море, как турецкую рабыню, без моего ведома и согласия!
Ризли сперва удивился, потом задвигал челюстью, досадуя на мою отповедь, и хотел что-то возразить, но Серрей — бледное лицо его вспыхнуло — не дал ему и рта раскрыть:
— Отдать вас иноземцу? Зачем английской принцессе тосковать в чужедальних краях? Тогда было другое дело: король искал союза с Францией — теперь мы воюем! Зачем же английской розе чахнуть среди французских терний и обнимать врага своей страны? — Он распалялся с каждым словом все больше и больше, его карие глаза жгли меня огнем, рука гладила мягкую бородку. — И судите сами, миледи, разве в Англии нет мужчин, достойных сочетаться узами брака с принцессой, мужчин со столь же красной кровью — и столь же королевской, — как та, которой похваляются знатнейшие из лягушатников!
Ризли заговорил, заикаясь, но уже не с досады, а от испуга:
— Берегитесь, милорд! Король… королевская кровь!.. Вы ступили на запретную почву…
— К лешему вашу «запретную почву», Ризли! И это союзники? Они смотрели друг на друга, как гладиаторы перед схваткой. Меня словно и не существовало. Я разозлилась. Как смеет мой лорд не замечать меня? Уже через мгновение я была готова уничтожить его своим презрением.
