было задето, и теперь он всеми правдами и неправдами добивался консульской мантии, приплачивая евнуху за видения.
— Петроний Максимус напрасно пытается подкупить Ираклия, — предупредила Галла Плакидия. — Консул уже назначен, и никто его не заменит. Так и передай им обоим.
Валентиниан едва не поперхнулся сливой, хотя у той и не было косточки.
— Разве Аэций находится не у скифов?
— О, нет. Это были всего лишь слухи, — поделилась августа радостной вестью, но Валентиниан отчего-то взъярился.
— Так я и знал! — воскликнул он, вскакивая с ложа. — Все-таки ты сумела его отыскать. Молилась, наверное, целыми днями? И почему только его не убили там, в поместье!
Августа вскочила следом.
— Тебе известно про покушение? — произнесла она, холодея от мысли, что начальник стражи ей не солгал. Телохранители сына действительно были в поместье.
— Я не хочу это обсуждать, — надменно буркнул Валентиниан.
— Потому что знаешь, кто это сделал?
— И что, если так? — раздалось в ответ. — Ты сама во всем виновата. Сначала пихала в консулы Констанция Феликса. Теперь Аэция. И что я должен был делать? Петроний Максимус обещал устроить состязание колесниц на свое избрание. Он говорил, что это будет великое зрелище. А твои избранники только и знали, что лишать меня удовольствий. Казна исчерпана. Война поглощает налоги. На это нет средств. На это… Они мешали мне, как мешал узурпатор. Я и поступил с ними так же. Объявил приговор и приказал моим гладиаторам его исполнить!
Августа в изумлении смотрела на сына. Неужели он приказал убить Констанция Феликса из-за какого-то состязания колесниц. А потом едва не убил Аэция, чтобы расчистить префекту претория вожделенное место консула.
Валентиниану было шесть, когда казнили узурпатора, захватившего его трон в Равенне. Галла Плакидия помнила свое умиление, когда её милый августейший мальчик потребовал тоненьким, но весьма уверенным голоском, чтобы узурпатору отрубили кисть и посадили верхом на осла. Тогда это не казалось чем-то ужасным. Напротив, приказание юного императора исполнили в точности. Августа позволила ему наслаждаться казнью и думать не думала, какие мысли запечатлеются у него голове. И вот теперь пожинала плоды. Свалить вину было не на кого. И это было страшнее всего.
— Ты хотя бы понимаешь, что натворил? — вырвалось у неё из груди. — Из-за твоих приказов все, кто причастен к маскам, лишатся своих голов.
— Только попробуй их тронуть! — вскричал Валентиниан. — За каждого я прикажу убить десяток твоих любимчиков. Думаешь, я не знаю, почему ты благоволишь Аэцию? Он напоминает тебе этого грязного варвара, Атаульфа, которого ты хотя бы любила в отличие от моего отца!
Обвинение было слишком оскорбительным, чтобы ответить. И в то же время слишком правдивым, чтобы смолчать.
— Ты сам не знаешь, что говоришь, — сказала Галла Плакидия, найдя в себе силы сдержаться. — Тебя запутали. Заставили совершать поступки, всю тяжесть которых ты не способен понять…
— Ах, не способен?! — истерически крикнул Валентиниан и с грохотом скинул со столика блюдо и все, что там было, прямо под ноги матери. — Я — император! Ты обязана делать то, что тебе говорят. А иначе маски появятся вновь!
— Не смей угрожать мне, я твоя мать! — не выдержала августа и, видимо, так напугала сына, никогда не слышавшего её крика, что он мгновенно разразился рыданиями.
— Ты мне не мать! Ты меня ненавидишь! Лучше бы я умер от какой-нибудь хвори!
Вынести это Галла Плакидия оказалась не в силах.
— Не говори так. Разве я могу ненавидеть собственное дитя, — пробормотала она, бросаясь к своему дорогому ребенку. Ласково обняла его и нежными поцелуями вытерла каждую слезинку. — Всё, что я делаю, открываю глаза по утрам, даже просто дышу — это только ради тебя. Ради того, чтобы ты был здоров, чтобы римский народ прославлял своего императора, чтобы все твои недруги обратились в пыль. А взамен прошу об одном — довериться любящей матери…
— И тогда ты назначишь Петрония Максимуса консулом? — тихим шепотом спросил Валентиниан.
— Хорошо. Назначу, но не сейчас, — сказала августа, устав от его упорства.
Валентинан хотел было возразить, но она опередила его возражения.
— Петроний Максимус станет консулом на следующий год. Клянусь, что не выберу никого другого. А ты поклянись, что маски не будут никому угрожать. Особенно это касается Аэция. Ты никогда, ни при каких обстоятельствах не причинишь ему зла.
— Не причиню, — помедлив, произнес Валентиниан.
— И не забудешь улыбнуться ему при встрече?
— Не забуду… Теперь он вернется в Равенну?
— В Равенну или Рим. Я думаю снова перенести столицу.
— Зачем? — удивился Валентиниан.
— Затем, чтобы наши владения стали сердцем Римской Империи. А владения императора Феодосия — её восточной окраиной, как было раньше, — терпеливо пояснила Галла Плакидия, раскрывая свою мечту.
Без поддержки Аэция об этом нечего было и думать. После смерти Флавия Бонифатия, о которой поведала его вдова Пелагея, Аэций остался последним из римлян, способным возглавить армию и поддержать порядок.
«Надо как можно быстрее вызволить его из заточения. И по возможности сделать это лично», — рассудила августа. Тогда Аэций не сможет обвинить её в вероломстве и в сговоре с масками. Теперь, когда она знала правду, превратности долгого пути пугали её гораздо меньше, чем угроза утратить доверие лучшего полководца Империи из-за того, как с ним обходятся в крепости.
В тот же день в Равенне было объявлено, что августа отбывает на север. Истинную причину отъезда, как и точное направление, Галла Плакидия открыла лишь нескольким приближенным, но, как это часто бывает, подробности её разговора с вдовой Бонифатия долетели до тех, кому знать о них вовсе не полагалось. Среди этих последних был и горбатый карлик Зеркон. Императорский шут.
Часть 8. Зеркон
Весть о том, что Аэция заточили в Маргусе, а его сторонников лишают жизни, привела Зеркона в такой испуг, что поначалу он хотел немедленно улизнуть из города, не оставив находившимся на его попечении сыновьям Аэция никакой записки. Ночь для него пролетела без сна. Он провел её в гавани у знакомого норка, державшего питейное заведение для моряков, и только под утро, слегка успокоившись, принял решение
