скорее приехать в Ходоров, чтоб, как он сказал, напиться березовичка.
По дороге из Черикова заехали в Баков, к дядьке Никите, — надо было забрать ловушки, которые выбрал Малинин для себя, а это значит, и для нас. Попали мы прямо на уху: как будто знали, что дядька наловил рыбы. Мне кажется, я впервые ел такую вкусную уху. Все говорили: тройная! А я никак не мог сообразить, почему это уха тройная? Но все равно, что и тройная — вкусная оказалась уха!
Разговорились.
Дядька Никита начал хвалить свою сучку. И правда, она еще совсем молодая, а уже хорошо гонит зайца, лису и, главное, чует бобра на любой глубине. Мне же самым удивительным было то, что Мирта умела усмехаться — как человек! Ее усмешка была всегда ласковая, добрая, чарующая и какая-то мудрая.
— Мирта моя, оказывается, спец великий: когда найдет нору с бобрами, станет как вкопанная, и уж ее не сдвинешь. А отпустишь ее, так мигом бросится в нору. И тогда уж обязательно вытурит бобра. — Дядька местами черный от загара. Загорели только лицо и шея, да руки еще. — Это ж мы недавно — может, дней пять тому, как дознались, что Мирта так хорошо идет на бобра, — захватили ее в норы. Взяли потом на привязь, стали водить берегом — пошло дело. А то носилась себе, выпугивала бобров, а мы удивлялись, кто это впереди нас плутовал так, что те норы, где должны быть бобры, пустые и раскопанные. А это она, Мирта, распугивала…
Разговор про Мирту заинтересовал и отца и Малинина.
— Петька напугал моего Пирата, так теперь он и не подходит даже ко мне, когда увидит меня с ловушкой, — говорит отец. — Только мы закинем ловушку на ход, а он, паршивец, такого чесу дает, аж земля дрожит! Убегает домой…
— Ну, это не собака, конечно, — осуждающе говорит дядька с довольным видом и прибавляет: — Моя же Мирта так готова день и ночь пропадать в лугах. Ого! На лисицу раз наткнулась, так через день только домой объявилась. Идет, еле ноги волочит — устала так. Попробуй столько обколеси! А Пират ваш хоть и курляндец, а пустоват.
— Он неплохой пес, — заступается Петька. — Понятливый, если запомнил ловушку. К нему просто другой подход нужен…
— Искать буду толковую собаку. Без собаки — не ловля бобров, а огорченье одно, — задумчиво заключил отец.
ПЕРЕД ДОРОГОЙ
Мать заждалась нас — целых три дня не были дома. Она строго взглядывает на Малинина, но молчит, сдерживая свой гнев в душе. Я одно и знаю — уже другой раз иду в погреб за березовиком. Малинин и не думает укладываться спать — сыплет шутками-прибаутками, словно из короба бездонного, наверно, для того, чтоб разогнать заботу и немилость матери. И она невольно втягивается в разговор, все чаще и чаще начинает улыбаться, голос ее становится звонче.
— Люди вот сена себе понакосили, а наша коровка, как неприкаянная, голодать будет… Ой, что себе думаешь, Грасичка, что думаешь? — укоризненно смотрит на отца. Ее, как видно, ни на минуту не покидают думы и заботы о хозяйстве. Она никак не может согласиться с тем, что завтра на рассвете мы с отцом уедем из дому и, может, даже на целый месяц. — И дитенка вот забираешь, а ему бы, как и другим детям, отдохнуть надо после школы…
— Пусть привыкает к зверям, — вмешивается в беседу Малинин. — Окончит семилетку, и я его устрою в наш зоотехникум, на зверовода.
— Нет, он десятилетку будет кончать!.. Не сбивайте мне дитенка!
Мать на моей стороне, да и как это она отпустит меня в Москву? Об этом и речи не могло быть. А предложение Малинина просто-таки напугало ее. Этак вот и заберет сына, сделает из него такого же, как и сам, бездельника… Мыкается человек по свету, от семьи отбился и других с толку сбивает… Бобры ему понадобились, лиха ему всякого надо! Что себе думает человек, что думает? А ученый же, небось умный-разумный, да вот носится в потертых портках…
Малинин перехватил ее взгляд.
— Что, Николаевна, глядишь на мои коленки? Носится-дерется да новое берется. Завтра мы в такие робы оденемся — не узнаешь!
— Может, оставили бы тут свои шмотки, так я полатаю их да выстираю.
— Кто же это летом дырки в штанах зашивает? Пусть ветер гуляет, где ему хочется. А мыть — на реке сами управимся. — Малинин подмигнул мне: — Правильно я говорю? — И заметил: — Петька и впрямь что йог: не успел улечься — и уж храпит.
— И вам постель готова, — промолвила мать.
— На сеновале разве? — Малинин смотрит на нее и смеется. — На меня-то, надеюсь, хватит сена, Николаевна?
— Там каких-нибудь две охапки и есть — под голову только и хватит.
— Ничего, Николаевна. Будет и сено, все будет!
— Боже-боже, как же без сена зимовать? — Это уже отцу укор. — И что ты себе, Граська, думаешь?
— А что мне думать? Вот окончу отлов, получу деньги, да и сена воза три куплю. Что ж тут думать, а? И прошу, не хнычь ты уж так: сено мое, сено!.. И не кивай на людей. Без сена и мы не будем!
— Николаевна, и сена и даже муки на блины будет достаточно. Вальцовочку привезем. Вот увидишь тогда. Всего добьюсь для своих ловцов, только бы пошло дело. — Малинин поднял полную рюмку. — Слыхал я тут у вас, Николаевна, присловье такое: все бобры добры, одна выдра лихая. Так выпьем же за то, чтоб и выдры все тоже были добры! — И выпил. Закусил немножко, выждал, покуда отец и мать выпьют, повел рассказ про свою жену. — А моя-то, думаете, мирно-спокойно меня отпустила? Полгода скоса глядела, покуда я не уехал… Подрались даже при отъезде: она меня за чуб, а я — ее… Такое оно житье: тут и заботы, и тревоги, неприязнь, и ревность дурацкая — все тут свилось в один клубок так, что и не распутаешь его. Где ж это — ого! — кто жил, чтоб все хорошо было? А вот приедем с речки, помоемся в бане, попьем чайку — и радость! Так что, Николаевна, будем мириться?
— А мы же и не ругались…
Малинин начинал нравиться матери. Говорил он как раз о том, что и ее тревожило и волновало. Вдумчивый и, наверно, практичный человек этот Малинин. А что стал охотником, так он, может, и не по своей воле — послали. Мать рассказывала ему, как Граська ее раньше и не думал про
