Здесь следует заметить следующее. Военный министр генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли отстранил «вихорь»-атамана Платова под городом Вязьмой от командования арьергардом под благовидным предлогом. Об этом в то время много судили-рядили: Матвей Иванович своей боевитотостью был у всей армии «на слуху», тогда как та же армия открыто роптала на военного министра из «немцев», который отступал все дальше и дальше в глубь России, ведя неприятеля к Москве.
Однако смена командира арьергарда отступавшей русской армии имела свои объяснения и для современников, и для последующих поколений россиян. Так, один из героев Отечественной войны 1812 года генерал А. П. Ермолов, человек твердый и объективный в суждениях, в своих «Записках» замечал следующее.
«Главнокомандующий, справедливо недовольный беспорядочным командованием атамана Платова арьергардом, уволил его от оного, позволил отправиться из армии, и он находился в Москве, когда князь Кутузов дал ему повеление возвратиться к донским казакам в армии. Арьергард поручен генерал-лейтенанту Коновницыну, и он, отступая от Вязьмы, упорно защищался на каждом шагу…
От Гжатска в арьергарде было несколько горячих сшибок с чувствительною с обеих сторон потерею, но генерал-лейтенант Коновницын доставлял армии несравненно более спокойствия, нежели прежде атаман Платов…»
Тот же А. П. Ермолов, который с большой взаимной личной симпатией относился к донскому атаману, в «Записках» дал объяснение тому, что мешало деятельному Платову командовать армейским арьергардом без имевших место нареканий:
«Мне причиною недеятельности его (Платова. – А.Ш.) казалось простое незнание распоряжаться разного рода регулярным войском, особенно в действиях продолжительного времени. Быть начальником казаков решительным и смелым не то, что быть генералом, от которого требуется другой род распорядительности в связи с искусством непременно».
В этом ермоловском понимании «недеятельности» атамана кроется простая истина. М. И. Платов был большим мастером устройства засад на открытых пространствах и лесистых местах, лихих атак во фронт и фланг, перекрытия дорог и переправ через реки, нарушения вражеских коммуникаций. Но в исполнении обязанностей старшего над арьергардом, которые не соответствовали ни его духу, ни его выучке и даже ни его настроению на войне, оказался «недеятельным».
Ему не составляло большой сложности заманить неприятеля в казачью засаду большими силами. Но устройство такой засады силами легкой егерской пехоты, армейской артиллерии и регулярной кавалерии, не воевавшей по-казачьи, оказалось для Платова делом многосложным. Ему пришлось столкнуться с тем, что одного атаманского порыва было мало, требовалось знание иной тактики, суть которой лежала в познании иного воинского искусства. Воевать так, как это делали кавалерийские военачальники и русской, и французской армий, атаман Войска Донского не умел и не хотел: «степные осы» имели на войне иное предназначение.
Генерал от инфантерии князь П. И. Багратион с Платовым был ровней и по духу, и по желанию сражаться с французами и тоже не желавший уходить к Москве (один понимал состояние солдата, другой казака, такого же простого бойца отступавшей по своей земле армии), оставил для истории такое замечание в адрес атамана:
«…Вдруг шельма Платов даст знать, что сила валит, а мы снимайся с позиции и беги по ночам, в жар, в зной, назад, морим людей и на пагубу несем неприятеля за собой».
Эти слова взяты из багратионовского письма Ф. В. Ростопчину, написанные до того, как Голенищев-Кутузов прибыл к армии в Царево-Займище. В те дни главная группировка Великой армии еще не оставила заметную часть своих сил на растянувшейся коммуникационной линии: она двигалась достаточно компактно и потому могла каждодневно давить на арьергард противника с большой долей опасности для него.
Заградительный бой, который атаман Платов начинал, скажем, утром, под вечер грозил для него перерасти в немалую баталию. Преждевременный в таких случаях отход арьергарда влек за собой спешное снятие с бивака на походе всей армии. Так что командующему 2-й Западной армией князю П. И. Багратиону было чему возмущаться в действиях тех, кто прикрывал общее отступление двух русских армий.
Когда дискуссируется вопрос о причинах снятия атамана М. И. Платова с поста командира арьергарда и замены его генералом П. П. Коновницыным, то при этом как-то забывается одно немаловажное обстоятельство. Летучий казачий корпус входил в состав 1-й Западной армии, и арьергардные войска были из ее состава. Голенищев-Кутузов решил арьергард усилить войсками багратионовской 2-й Западной армии. То есть составлялся общий арьергард русской Главной полевой действующей армии.
В письмах, отправленных М. И. Голенищевым-Кутузовым 19 августа из главной квартиры, находившейся в тот день в Старой Деревне, генералу от инфантерии П. И. Багратиону (такие же письма были посланы М. Б. Барклаю де Толли и П. П. Коновницыну) говорилось следующее:
«Милостивый государь мой князь Петр Иванович!
При настоящем соединении 1-й и 2-й армий я предположил составить общий арьергард армий под командою, впредь до повеления, генерал-лейтенанта Коновницына. Войски, в состав оного входящие, суть следующие:
От 1-й армии: Изюмский гусарской и Польский уланской, егерские полки 1, 18, 19, 33, 34, 40, 3-я пехотная дивизия, 1 батарейная и 1 конная (артиллерийская) роты.
От 2-й армии: егерских 3 полка по усмотрению Вашего сиятельства, Ахтырский гусарской, Литовский уланской, 1 конная артиллерийская рота, полки Войска Донского 2-й армии.
Вследствие чего войски, назначаемые от 2-й армии, завтра, с выступлением оной, высланы быть должны на большую дорогу, на позицию, занимаемую ныне 1-ю армиею, и при приближении арьергарда к нему примкнут, вступив в оной по назначению генерал-лейьенанта Коновницына…
князь Г(оленищев) – Кутузов».
…Военными событиями полнился не только походный маршрут русских 1-й и 2-й Западных армии и Великой армии императора французов от Смоленска до московских пределов. Казачья доблесть была отмечена и на флангах главного театра войны. Так, в 1-м отдельном пехотном корпусе генерал-лейтенанта П. Х. Витгенштейна в самом начале войны сражалось два казачьих полка. В августе в корпус влилось еще несколько казачьих полков из состава 1-й Западной армии.
В сражении при Клястицах, в котором смертью героя погиб генерал Я. П. Кульнев, был такой эпизод, о котором рассказывает французский мемуарист граф Марбо, командир 23-го конно-егерского полка из бригады генерала Костекса. Он, разумеется, описывает дело 19 июля под Клястицами, в котором сразились два авангарда – корпуса герцога Реджио маршала Удино и 1-го отдельного армейского корпуса генерала от инфантерии П. Х. Витгенштейна, как убедительно победное для французского оружия. Что на самом деле совсем не соответствует действительности.
В начале тех событий маршал Удино решил нанести внезапный удар по походному лагерю генерал-майора Я. П. Кульнева, в котором находилось 8 батальонов пехоты и 14 артиллерийских орудий, расположенному на берегах реки Дриссы. В атаке, кроме кавалерии, участвовало два полка пехоты генерала Альбера.
Такое количество войск в русском лагере определил сам граф Марбо. В действительности пехоты там оказалось ровно вдвое меньше – всего два егерских полка, то есть четыре батальона. Из кавалерии – кульневский Гродненский гусарский полк и один казачий. Пушек числилось не 14, а 12. Бой у деревни Якубово шел до 23 часов, то есть до наступления полной темноты, и длился намного дольше, чем о том говорит французский мемуарист.
К слову говоря, он «забывчиво» не упоминает о схватках с казаками, а их в том деле был целый полк, пять сотен лихих конных бойцов с Дона. Не стояли же они в тот июльский день у Клястиц в стороне от общей рукопашной свалки безучастными зрителями.
Генерал-майор Я. П. Кульнев в действительно тяжелом для сводного авангарда бою имел под своим командованием всего 3730 человек (4 полка и одна батарея). Граф Марбо пишет о том, что противник потерял убитыми и ранеными, по крайней мере, 2 тысячи человек, а еще около 4 тысяч человек, так и не схватившихся в своем большинстве за оружие, попало в плен к французам. А остальные («несколько самых ловких») счастливо для себя бежали за реку Дриссу. То есть если верить автору популярных не в России мемуаров, потери русского авангардного отряда корпуса Витгенштейна почти в два раза превысили его истинную численность. Бывает же такое на войне!
Командир 23-го конно-егерского полка пишет о том, что он был в нескольких шагах от унтер-офицера Лежандра, когда тот «воткнул свою саблю в горло Кульневу» и что он, Марбо, может удостоверить, что русский генерал распростерся у ног Лежандра, не произнеся ни одного слова. В действительности тот погиб на слеующий день в бою близ деревни Сивошино: вражеское ядро оторвало идущему около своего коня генералу обе ноги выше колен, и он умер на этом месте от большой потери крови. Когда французские кирасиры (не конные егеря) бросились к упавшему на дороге Кульневу (хороша была добыча, стоившая не одного ордена Почетного легиона), гродненские гусары отбили их, похоронив своего полкового командира на месте гибели.
