– «Беркут», отходим! – прошла по строю команда. Иван, протискиваясь через строй, искал своих товарищей. Со стороны майдана неслось: «Молодці! Молодці!», «Міліція з народом!», на сцене пел Вакарчук. Наконец Иван увидел Олега Логвиненко, Саркиса и еще несколько человек из своего подразделения. «Далеко меня занесло», – подумал он, догоняя своих товарищей. Бойцы выходили к машинам коммунальщиков и разбредались по отрядам.
– Становись, – скомандовал командир. Уставшие бойцы нехотя выстраивались во что-то наподобие строя.
– Офицеры, постройте свой личный состав и проверьте, кого нет.
Видя, что милиционеры ползают, как сонные мухи, командир начал злиться. Когда все с горем пополам построились, полковник поднялся на бугор и объявил:
– Барсуков, ты вместе с бойцами остаешься здесь со мной. Остальные с Силенковым идут в автобусы. Полчаса отдых и меняют тех, кто остался здесь. Кому нужно к врачу, доложите старшим, и выше по Институтской стоит «скорая помощь».
Строй зашевелился. Кто оставался, подтягивались ближе к ротному, а счастливчики отходили на правый фланг, где стоял Олег Викторович. Через несколько минут толпа, провожаемая взглядами оставшихся товарищей, во главе с замом командира, пошла вверх по Институтской в сторону стоящих недалеко автобусов.
Поднявшись в салон, первым делом Иван спросил у водителя потрескавшимися губами:
– Вода есть?
– Держи, – Игорь достал из-под сидения полуторалитровую баклажку «Моршинской». Милиционер жадно припал к горлышку, большими глотками старался утолить жажду.
– Ух! – громко выдохнул он, передавая полупустую бутылку только что вошедшему Саркису. Он схватил бутылку и жадно стал пить.
– Спасибо, Игорек. Ты мне жизнь спас, – вытирая с подбородка пролитую воду, поблагодарил Иван.
– Пожалуйста. Должен будешь.
– Ты же знаешь, я кому должен, всем прощаю, – с улыбкой ответил боец.
Из-за мокрой от пота одежды или пережитого нервного напряжения тело бил легкий озноб. Стянув с себя бронежилет и бушлат, Иван с удивлением заметил, что от пота мокрый даже китель, под которым были надеты свитер и термобелье. Раздевшись, он обтерся снятым термобельем и, достав из кулька запасное, надел на себя. Прохладная ткань притрагивалась к распаренному телу, вызывала неприятные ощущения. Милиционер вышел на улицу, где возле дверей увидел Леху Каустовича, выкручивающего свою футболку, из которой капала вода.
– Вот это я сегодня пропотел. Сильнее чем в спортзале. Наверное, килограмм пять скинул, – сказал он. От обнаженного торса бойца на морозе шел пар, как после бани.
– Ты смотри, так и воспаление можно подхватить, – сделал замечание Иван.
– Да ничего страшного, я привык. Помочь выкрутить? – кивнул головой Алексей на вещи в руках товарища.
– Помоги, – согласился он. Встряхнув выкрученную футболку, Леха забросил ее на плечо.
– У меня батя военный, так он меня приучил с утра холодной водой обливаться. Я в детстве хиленький был, постоянно болел.
– Ты хиленький? – не поверил Иван, смотря на крепкие, мускулистые руки товарища, помогающего выкручивать одежду.
– Еще какой. Зимой в школу не ходил. Неделю в школе, неделю мама со мной на больничном. Батя и начал меня закалять, к водным процедурам приучал. Мама сначала против была, как ты сейчас переживала, что воспаление легких подхвачу, а потом и сама к холодной воде приобщилась.
– Так вы семья моржей? – засмеялся Иван.
– Может и так, – согласился Алексей. – Я слышал, что моржи это те, кто зимой в проруби постоянно купаются, а мы только на Водохрещення. Помню, отец из гаража свою старенькую шестерку выгоняет, мама чая в термосе заварит, халат, полотенца возьмет, и едем на речку. Возле проруби уже народа не протолкнешься. Весело, смех, гам. Мужики из военного городка уже водочкой разогретые из воды выбегают, над ними пар стоит, другие им навстречу в воду заскакивают, три раза окунулся, перекрестился и с охами назад. Мы с батей тоже по грудь заходим и три раза окунаемся. Первый раз, как с головой погружаешься, аж дыхание останавливается, а на третий в голове молоточки стучать начинают. Из воды выскакиваю, мамка досуха полотенцем растирает и в махровый халат меня заворачивает. Я трусы мокрые переодену и в теплую машину, на переднее сидение с ногами залезу. Мама в крышку термоса душистого травяного чая нальет. Эх, так классно!
– Пошли в автобус, мечтатель. Тебе книги писать надо. Молодец, все в таких подробностях описал, я как будто с тобой на реке побывал, – похвалил друга Иван, подымаясь в автобус.
– Даст Бог все нормально, домой скоро вернемся, на это Крещение с тобой обязательно поеду.
В автобусе, как в прачечной, везде: на поручнях и на спинках сидений сушилась развешанная одежда. Возле печек стояли ботинки, на голенищах которых висели мокрые носки и перчатки. Достав из кулька термос и открутив крышку, из-под которой пошел душистый запах чая, Иван крикнул в салон:
– Кто чая хочет?
Из-за висевшего белья не было видно, кто где сидит. К милиционеру стали подходить товарищи с чашками, он наливал им чай. С места водителя, тоже обвешанного бельем, высунулся Одас с одноразовым стаканчиком.
– Плесни полстаканчика кипяточка. – И протянул бутерброд с вареной колбасой.
– Спасибо, братан, – поблагодарил друга Иван, наливая ему чай. Он уже доедал бутерброд, когда с улицы раздался крик Силенкова:
– Выходим строиться!
– Что, уже полчаса прошло? – с нотками сомнения своим басом спросил Логвиненко.
– Пошли! Пацаны мокрые на морозе стоят. Пускай придут, переоденутся и отогреются немного, – позвал Иван, надевая броню на себя.
– Конечно. Я уже выхожу.
Колонна спецназовцев, быстро построившись, спустилась вниз к товарищам, прыгающим и толкающимся на ветру, чтобы немного согреться.
– Где вы ходите? Мы уже здесь околели, – встретили упреками коллег замерзшие бойцы. Гурьбой, возглавляемые майором Барсуковым, быстро пошли к автобусам. Иван осмотрелся по сторонам. Баррикаду уже разобрали и сейчас парни в оранжевых жилетах грузили кучи мусора на машины. Немного дальше стояли вэвэшники, поставив щиты на землю, а перед ними то, что некоторое время назад было безумным человеческим морем: несколько сотен мужиков в ярких строительных касках, мирно беседующих со срочниками и спокойно наблюдающих за демонтажем остатков своего сооружения. Мелкий снежок, падающий с неба, прикрывал белым покрывалом мусор и грязь, оставленную людьми, а ветер подхватывал бумагу, обертки и прятал все это, забивая в углы и щели. Чуть выше от «Беркута», на брусчатке, истоптанной сегодня тысячами ботинок, по отполированному ледяному зеркалу, стоя на ногах, катались вэвэшники. Они иногда поскальзывались, падали, вскакивали все в снегу, весело смеясь, отряхивались и бежали обратно к началу катка, где их товарищи ждали своей очереди. Офицеры, стоя на тротуаре, снисходительно наблюдали за детскими забавами своих подчиненных.
Иван подошел к группе бойцов, стоящих чуть в стороне и что-то обсуждающих.
– Я тебе говорю, уже ничего не поможет. Оно засохнет, – услышал он слова Миши Ахтыркина. Заглянув через плечо друга, увидел Костю Серкова, который грязной тряпкой пытался подвязать поломанное молодое деревцо.
– Чем каркать, лучше придержи, пока я примотаю. Вдруг прирастет. Дед как сад прививает, вообще ветки из другого дерева принимаются. Жалко деревце.
– Так это весной надо делать и на ветках.
– Слышь, ты, Мичурин, тебя попросили всего лишь деревце подержать, а ты мне уже весь мозг проел.
– Хорошо, хорошо, – согласился с коллегой Лапатый, прижимая на изломе дерево. – Будешь потом мне сто лет вспоминать, – бурчал он.
Позади себя Иван услышал веселый дружный смех. Повернувшись, он увидел Линенко Николая, увлеченно рассказывающего очередную свою байку.
– А вот еще один прикол, мне его знакомый товарищ из ГАИ рассказал. Стоит на сельской дороге под границей гаишник из дальнего приграничного района, а из города после концерта едет Макаревич. Зачем он поехал в это захолустье, неизвестно, или Джи-Пи-Эс навигатор не туда завел, или чтобы быстрее границу пройти. «Честный» работник ГАИ видит: по разбитой сельской дороге колхоза «Червоный камыш», где волга председателя раз в месяц ездит, летит иномарка, еще и с московскими номерами. Витая в радужных мечтах, он машет жезлом и что есть силы дует в свисток. Подходит к водителю и представляется: «Старший сержант Петренко, троє дітей. Ваші документи». Водитель, коренной москвич, понимает лишь одно слово: «документы». Передает представителю власти документы на машину. Старший сержант внимательно читает документы, заглядывает в салон машины. Макаревич, чтобы ускорить процесс, опускает заднее стекло возле себя и, улыбаясь инспектору, говорит: «Сержант, может мы поедем? Вы что, меня не узнаете?». Рукой взлохмачивает придавленные в машине волосы. Инспектор отрывается от прав водителя и пристально смотрит на певца. Макаревич поворачивает голову в профиль для облегчения опознания милиционеру и, наконец, лицо инспектора озаряет улыбка, а в глазах появляется понимание ситуации.
