Генри Чейс, охранник, проработавший в этом здании столько лет, что и не сосчитать, вышел из угла.
— Анджи, — сказал он, улыбаясь, — давно не виделись.
Она с облегчением вздохнула:
— Привет, Генри.
— Хочешь пройти к нему? — Он махнул рукой. — Пошли.
Анджи последовала за охранником к лифтам, где они и распрощались. На третьем этаже она окунулась в привычную для Конлана атмосферу.
Множество знакомых лиц. Люди поднимали глаза, беспокойно улыбались и бросали взгляды в сторону кабинета Конлана.
Анджи, вздернув подбородок, пошла дальше. Она увидела его сквозь застекленную дверь кабинета.
Он стоял у окна и разговаривал по телефону, одновременно надевая пальто. В этот момент на нее нахлынули воспоминания. Как по утрам он первым делом целовал ее, даже если опаздывал на работу, и как она иногда отталкивала его, потому что ее голова была занята другим.
Она постучала.
Конлан обернулся, увидел ее. Его улыбка медленно погасла, глаза сузились. От гнева? От растерянности? Она не знала.
Он жестом пригласил ее войти, затем сказал в трубку:
— Нет, это нехорошо, Джордж. У нас график. Фотограф уже ждет в машине. Не уходи.
Анджи посмотрела на его стол. Ее фотографий не было.
Конлан положил трубку и обернулся к ней:
— Анджи…
Вопрос «Зачем ты пришла?» не был произнесен, но она услышала его.
— Я была в городе. И подумала, что мы могли бы…
— Неудачное время, Анджи. У меня встреча, — он бросил взгляд на часы, — через семнадцать минут.
Он взял портфель.
Анджи отступила.
Ей хотелось, чтобы он подошел к ней, хоть чуть-чуть подбодрил ее.
— Я должен бежать. Прости. — И он вышел.
Она опустилась на стул около письменного стола, пытаясь справиться с разочарованием.
— Анджи?
Она подняла голову и увидела Дайану Вандербик.
— Дайана, как я рада тебя видеть.
Это было правдой. Дайана и ее муж Джон много лет были их друзьями. Какое-то время после развода Анджи и Конлана Дайана звонила. Анджи никогда не перезванивала.
— Оставь его в покое, ради бога. Он наконец пришел в себя.
Дайана смотрела на Анджи, словно решая, продолжать или нет.
— Тебе действительно недостает его? — спросила она наконец. — Дважды за этот год я видела, как он плачет в кабинете. В первый раз, когда умерла София, и во второй, когда ты решила развестись с ним. — Ее голос стал мягче. — Тогда, с Софией, я подумала, как грустно, что он пришел плакать сюда.
— Не надо, — прошептала Анджи.
— Зачем ты пришла?
— Я думала… — Анджи вдруг вскочила со стула. — Не важно. Мне пора. Я была дурой.
— Оставь его в покое, Анджи. Ты и так причинила ему много боли.
Анджи проснулась. Еще несколько часов она пролежала, свернувшись калачиком, пытаясь привести свои мысли в порядок. Время от времени она понимала, что плачет. Когда раздался стук в дверь, ее подушка была влажной от слез.
Анджи спустилась по лестнице.
Дверь распахнулась. На пороге стояли мама, Мира и Ливви.
— Сегодня начало поста, — сказала мама, — пойдем с нами в церковь.
— Может быть, в следующее воскресенье, — устало отозвалась Анджи. — Я поздно легла вчера и плохо спала.
— Конечно, плохо, — сказала мама.
Анджи знала, что натолкнулась на стену, и знала, что женщины семейства Десариа сделаны из крепкого камня.
— Хорошо.
За пятнадцать минут она приняла душ, оделась, высушила волосы полотенцем. К десяти они влились в шагавшую к церкви толпу.
Окунувшись в холодное декабрьское утро, Анджи ощутила, что вернулась в прошлое. Она снова была девочкой, одетой в белое платье для первой конфирмации… затем невестой в белом подвенечном наряде… женщиной в трауре, оплакивающей смерть отца. Многое в ее жизни случилось здесь, в свете, падавшем сквозь эти витражи.
Она совершала знакомый с детства ритуал: подняться, встать на колени, снова подняться. К завершающей молитве она поняла, что в ней что-то изменилось, встало на место.
Ее вера была с ней все время, текла в ее жилах, ждала ее возвращения. Некое спокойствие снизошло на нее, она почувствовала себя более сильной, более защищенной. После окончания службы Анджи, выйдя на улицу, ощутила холодный свежий воздух. Она взглянула на бледно-голубое небо.
— Анджи, — окликнула ее Мира, — с тобой все в порядке?
Она неожиданно легко улыбнулась в ответ:
— Ты знаешь, да.
Лорен целый день набиралась смелости. К тому времени, как она добралась до района Маунтинэр, ворота были закрыты и здание охраны казалось пустым. Какой-то человек в униформе укреплял рождественские электрические гирлянды на кованой решетке забора.
Похоже, его рассердило ее появление, хотя, возможно, ему просто не нравилась эта работа.
— Я хотела бы увидеть Дэвида Хейнса.
Ворота медленно отворились. Пошел дождь.
Величественный особняк, где жила семья Дэвида, выглядел как рождественская открытка. Большой праздничный дом с зажженными огнями, имитацией свечей на окнах, хвойными ветками над входной дверью. Она направилась к дому.
Дверь открыл мистер Хейнс в брюках цвета хаки с отутюженными стрелками и в белоснежной рубашке. Его волосы, как и загар, были безупречны.
— Привет, Лорен. Не ждал тебя увидеть.
— Я знаю, что уже поздно, сэр. Почти половина восьмого. Мне не удалось дозвониться.
Он улыбнулся:
— Не волнуйся. Дэвид будет рад твоему приходу. Я сейчас позову его.
Большая, прекрасно обставленная комната на первом этаже. Ковры цвета льна, огромный замшевый диван кремового цвета с темно-серыми подушками, кофейный столик из светлого мрамора. За резными деревянными дверцами скрывался огромный экран плазменного телевизора.
Лорен примостилась на краешке дивана. Дэвид вошел в комнату и обнял ее.
Она прижалась к нему. Она бы отдала все, чтобы вернуть то время, когда самым важным было сказать ему, что она очень любит его. Взрослые вечно говорят об ошибках, о расплате за неверный поступок. Жаль, что она пропускала эти разговоры мимо ушей.
— Я люблю тебя, Дэвид. — Она сама услышала нотку отчаяния в своем голосе.
Он нахмурился.
— Ты как-то странно ведешь себя в последнее время, — сказал он, лег на диван и притянул ее к себе.
Она отстранилась:
— Твои родители дома. Мы не можем…
— Только папа. Мама уехала на какой-то сбор средств для своего фонда. — Он повторил свою попытку.
Лорен тихонько оттолкнула его.
— Дэвид. — Казалось, все силы ушли на то, чтобы произнести его имя. На глазах блеснули слезы.
— Что случилось? Ты меня пугаешь. — Он провел рукой по ее лицу, стер слезы. — В первый раз вижу, что ты плачешь.
