— Я тебе объясню. — Она отвернулась и уставилась на большую восточную розетку, перенесясь мыслями в прошлое. — Когда мой отец начал торговать с итальянцами, знатные горожане Кингсбриджа решили, что он выскочка. Задирали нос перед ним и его родными и делали все, чтобы помешать. Мать умерла, когда я была подростком, но отец стал рассказывать все мне. — Ее лицо, обычно бесстрастное, исказили горечь и обида: глаза сощурились, губы искривились, щеки горели от перенесенного некогда стыда. — Он понял, что не освободится, если не подомнет под себя приходскую гильдию. И вот как мы решили действовать. — Петронилла перевела дух, как будто снова собирала силы для длительной войны. — Мы ссорили вожаков, натравливали одну партию на другую, заключали союзы, затем их разрывши, беспощадно топили противников и использовали сторонников до тех пор, пока они были нам удобны, а затем бросали. Это заняло десять лет, но в конце концов отец стал олдерменом гильдии и самым богатым человеком города.
Мать уже рассказывала ему о деде, но никогда столь откровенно.
— Так ты ему помогала, как Керис Эдмунду?
Она жестко усмехнулась:
— Да. Только когда Эдмунд перенял дело, мы были самыми знатными горожанами. Мы с отцом поднялись на гору, а брат просто спустился по противоположному склону.
Их прервал Филемон, вошедший в собор из аркады. Высокий, с костлявой шеей, похожий на голубя, он нес ведро: в обязанности двадцатидвухлетнего служки входила уборка. Филемон был явно взволнован.
— Я искал вас, брат Годвин.
Петронилла сделала вид, что не замечает его состояния.
— Здравствуй, Филемон. Разве тебя еще не сделали монахом?
— Не могу внести необходимое пожертвование, мистрис Петронилла. Я ведь из скромной семьи.
— Но ради благочестивых послушников аббатство не раз отказывалось от пожертвований. А ты служка уже много лет, и на жалованье, и без.
— Брат Годвин предлагал меня, но некоторые старшие монахи выступили против.
— Карл Слепой ненавидит Филемона, не знаю почему, — вставил ризничий.
Петронилла пообещала:
— Я поговорю с братом Антонием. Он должен переубедить Карла. Ты верный друг моему сыну, и я хочу, чтобы ты стал монахом.
— Спасибо, мистрис.
— Ну что ж, ты, похоже, сгораешь от нетерпения сказать Годвину нечто наедине. Ухожу. — Она поцеловала сына. — Не забудь, о чем мы говорили.
— Не забуду, мама.
Годвин испытал облегчение, как будто грозовая туча прошла мимо, разразившись над кем-то другим. Как только Петронилла отошла, Филемон прошептал:
— Епископ Ричард!
Ризничий поднял брови. Филемон умел вызнавать чужие секреты.
— Что епископ Ричард?
— Он в госпитале, в одной из отдельных комнат наверху, со своей двоюродной сестрой Марджери!
Хорошенькой Марджери было шестнадцать лет. Ее родители — младший брат графа Роланда и сестра графини Марр — умерли, и девочку взял на воспитание Ширинг. Теперь он хотел выдать ее замуж за сына графа Монмаута. Этот союз существенно укрепил бы положение Роланда как самого влиятельного человека в Юго-Западной Англии.
— И что они там делают? — спросил Годвин, хотя уже догадывался.
Служка понизил голос:
— Целуются!
— Откуда ты знаешь?
— Я покажу.
Филемон двинулся к выходу через южный рукав трансепта. Пройдя через крытую аркаду мужского монастыря, оба по лестнице поднялись в дормиторий, бедно обставленное помещение, где в два ряда стояли простые деревянные кровати с соломенными матрацами. Через стену располагался госпиталь. Филемон подошел к широкому комоду, в котором хранились одеяла, и с трудом отодвинул его. За ним из стены вынимался камень. Интересно, как служка его обнаружил, тут же подумал Годвин и решил: наверное, что-то там прятал. Проныра осторожно, стараясь не шуметь, вынул камень и прошептал:
— Смотрите, скорее!
Годвин помедлил и тихо спросил:
— И за кем ты еще подсматривал?
— За всеми, — удивившись вопросу, ответил тот.
Монах понимал, что сейчас увидит, и испытал неприятное чувство. Подглядывать за негодным епископом, может, нормально для Филемона, но постыдно и ниже достоинства ризничего. Однако любопытство подстегивало. В конце концов он спросил себя, что сказала бы мать, и сразу понял: нужно смотреть.
Отверстие в стене располагалось чуть ниже уровня глаз. Годвин пригнулся. В углу одной из гостевых комнат над госпиталем, перед фреской с изображением Распятия, стояла скамеечка для молитвы, два удобных кресла и несколько табуретов. Когда съезжалось много важных гостей, мужчинам отводили одну комнату, женщинам — другую. Это была явно женская комната, так как на столике виднелись элегантные гребни, ленты и таинственные кувшинчики и флакончики.
На полу на одном из двух соломенных матрацев лежали Ричард, красивый, с волнистыми каштановыми волосами и правильными чертами лица, и Марджери, почти вдвое моложе его, худенькая, с белой кожей и темными бровями. Они не просто целовались.
Епископ целовал ее и что-то нашептывал на ухо. На полных губах девушки играла улыбка. Из-под задранного платья торчали красивые длинные белые ноги, между которыми лежала рука опытного Ричарда. Хотя Годвин и не имел женщин, но почему-то знал, что тот делает. Марджери, приоткрыв рот, влюбленными глазами смотрела на двоюродного брата и тяжело дышала, ее лицо пылало. Может, из-за сладких речей, но Годвин решил, что для Ричарда Марджери игрушка, а та считает, будто он полюбил ее на всю жизнь. Ризничий в ужасе замер. Вдруг Ричард убрал руку, Годвин увидел волнистые волосы и быстро отвернулся.
— Можно, я посмотрю? — попросил Филемон.
Годвин отодвинулся. Это ужасно, но что же теперь делать? И делать ли вообще что-нибудь? Служка приник к дырке и возбужденно прошептал:
— Он ее гладит.
— Хватит, — отрезал Годвин. — Мы достаточно видели. Даже слишком.
Филемон помедлил, затем неохотно отошел и вернул камень на место.
— Мы должны немедленно сообщить о поведении епископа!
— Заткнись и дай подумать, — шикнул монах.
Послушав Филемона, он наживет себе врагов в лице Ричарда, его могущественных родственников и ничего не добьется. Но несомненно, существует способ обратить ситуацию себе на пользу. Годвин попытался рассуждать, как мать. Если ничего не выиграть разоблачением, то, может быть, поставить на молчание? Наверно, Ричард будет благодарен, если тайну сохранят. Такой ход показался более удачным. Но для этого епископ должен знать, что Годвин покрывает его грех.
— Пойдем, — кивнул он Филемону.
Служка придвинул комод к стене. Интересно, слышно ли в соседней комнате, как двигают мебель, подумал ризничий. Вряд ли; кроме того, Ричард и Марджери так увлеклись, что им не до шума.
Спустились вниз. В гостевые комнаты вели две лестницы: одна располагалась в госпитале, другая снаружи, что позволяло важным гостям миновать помещения, где ходили простые люди. Годвин быстро поднялся по наружной лестнице. Перед комнатой замедлил шаг и тихо приказал Филемону:
— Иди следом. Ничего не предпринимай. Молчи. Уйдешь вместе со мной.
Служка поставил ведро на пол.
— Нет, — замотал головой монах. — Возьми.
— Хорошо.
Толкнув дверь, ризничий вошел и громко заговорил:
— Нужно как следует убрать эту комнату. Вылизать все углы… О, простите! Я думал, здесь никого нет.
Время, которое потребовалось Годвину и Филемону, чтобы перейти из дормитория в госпиталь, любовники потратили недаром. Ричард уже лежал поверх Марджери, ее стройные ноги торчали вверх. Понять эту мизансцену превратно было сложно. Епископ замер и посмотрел на Годвина возмущенно, испуганно и виновато одновременно. Марджери вскрикнула и тоже уставилась на вошедшего. Тот выдержал паузу.
— Епископ Ричард! — наконец воскликнул ризничий, изображая изумление. У того не должно остаться никаких сомнений в том, что он узнан. — Но что вы… и Марджери? — Монах будто только теперь все понял. — Простите! — Он развернулся и крикнул Филемону: — Пошел! Прочь!
Служка шустро выбежал из комнаты, гремя ведром. Годвин вышел следом, но в дверях еще раз обернулся. Ричард должен его запомнить. Любовники так и не пошевелились, но Марджери прикрыла рот рукой — аллегория застигнутого преступника, — а выражение лица епископа свидетельствовало о том, что он судорожно соображает. Хотел что-то сказать, но никак не мог придумать что. Наконец Годвин решил оставить их в этом ужасном положении. Сделано все, что нужно.
Однако, выйдя и не успев даже закрыть дверь, он застыл от страха. По лестнице поднималась Филиппа. Монах тут же понял, что, если о тайне узнает кто-нибудь еще, секрет резко упадет в цене. Нужно предупредить Ричарда.
— Леди Филиппа! — громко поздоровался он. — Добро пожаловать в Кингсбриджское аббатство!
