– Водку будешь брать? Фляжку давай.
– Ну ее…
В землянке он затопил буржуйку, поел и снова завалился спать.
А утром после завтрака направился к самоходке. Забравшись в рубку, включил на прием рацию: вдруг атака и надо будет огнем поддержать… Но потом сообразил – он нужен будет только для отражения немецкого наступления, для большего у наших сил нет. С двумя оставшимися на ходу самоходками деревню не взять, удержать бы эти позиции.
Виктор начал вращать верньер настройки и услышал голос Левитана – тот передавал сводку Совинформбюро.
Очень некстати в открытый люк заглянул помпотех:
– Чего аккумулятор сажаешь? Выключи рацию! В атаку все равно не пойдешь, а если немцы попрут – услышишь без рации.
Виктор радиостанцию выключил. Черт, принесла нелегкая помпотеха, сводки с фронтов прослушать не успел.
Одному в самоходке сидеть было скучно и холодно, и он периодически разглядывал в прицел деревню, занятую немцами – прицел приближал видимое. Иной раз были четко видны фигуры немецких пехотинцев, и Виктор подосадовал, что среди наших бойцов нет снайпера, иначе гитлеровцы не ходили бы столь вольготно. Из пушки стрелять по одиночному человеку слишком расточительно, а из обычной винтовки не попасть. Снайперское же движение в РККА широко развернулось только в 1942 году.
Виктор добросовестно отсидел в самоходке половину дня, а потом выбрался из стальной коробки и пошел обедать. Когда человек голоден, он мерзнет сильнее.
За едой поболтал с ремонтниками. Возвращаться в выстуженную самоходку ему не хотелось – ноги не шли, как будто предчувствие было. И верно – только забрался в рубку, как немцы начали стрелять из гаубиц.
Обычно артиллерийский налет предшествовал атаке.
Немцы злобствовали долго – около получаса. Снаряды ложились то в районе пехотных траншей, то переносились в глубь нашей обороны.
Потом огонь стих и послышался отдаленный рев танков.
Виктор приник к прицелу – от деревни в сторону наших позиций шел десяток танков. Немцы шли грамотно, укрываясь время от времени своими подбитыми танками.
Виктор слез с сиденья наводчика, взял из боеукладки бронебойный снаряд и загнал его в казенник пушки. Еще один снаряд уложил у самых ног, чтобы не метаться в тесноте.
Танки дошли приблизительно до середины поля и вышли из-за сгоревшей техники. Тут же захлопали противотанковые ружья – к зиме в войсках появилось довольно много такого оружия.
Били в первую очередь по гусеницам. В случае попадания танк теряет ход, а то и разворачивается, подставляя бок, – тогда можно стрелять в борт.
Начали стрельбу две противотанковые пушки – их резкие выстрелы отличались по звуку от глухих выстрелов танковых пушек.
Виктор счел, что дистанция сократилась до эффективного поражения, поймал в прицел танк T-III и выстрелил. Увидел искры на броне, стало быть – попал.
К его удивлению, танк выбросил вперед длинный сноп пламени. У горящих танков или самоходок огонь прорывается через люки, смотровые щели и вентиляцию.
Как потом оказалось, танк был огнеметным и выпустил вперед струю горящей смеси, причем довольно далеко, метров на семьдесят-восемьдесят.
Виктор, как и многие пехотинцы, в первый раз видел в действии огнеметную технику. Честно говоря, страшновато.
Немцы к зиме успели поставить в войска новинки. Столкнувшись с нашими КВ-1 и Т-34, лобовую броню которых не брали их 37-миллиметровые противотанковые пушки, а также 50-миллиметровые и 75-миллиметровые короткоствольные танковые пушки, снабдили бронетехнику подкалиберными и кумулятивными снарядами. При прежней мощности пушек эти снаряды обладали повышенной бронепробиваемостью.
И в этом наступлении немцы пустили в атаку два огнеметных танка, а остальные танки и самоходки имели, кроме бронебойных, еще и подкалиберные снаряды.
Виктор зарядил пушку, снова навел ее на танки и выстрелил – на этот раз удачно. Танк остановился и загорелся. Распахнулись люки, но танкисты не успели покинуть машину. Раздался хлопок, и танк превратился в огненный шар – это взорвалась цистерна для огнеметной смеси. В небо взметнулся огненный шар, за ним тянулось дымное облако. Со стороны смотришь – маленький ядерный взрыв.
Однако вчерашняя побелка известью на морозе сыграла с Виктором злую шутку. Известь не высохла, а схватилась ледяной коркой. При стрельбе белая корка отвалилась пластом, обнажив темно-серую покраску. Виктор считал, что самоходка белая, что она замаскирована, но на самом деле машина уже после второго выстрела стала выделяться на фоне снега.
Он достал из боеукладки снаряд, зарядил пушку и приник к прицелу. Вот еще один танк ползет, а за ним, видимая только на правую половину корпуса, движется StuG III.
У самоходки броня слабее, и Виктор решил стрелять по ней. Он навел прицельную марку на корпус и выстрелил. И тут же в прицел увидел вспышку ответного выстрела – это стрелял танк.
Через мгновение по его самоходке сильно ударило, болью обожгло правый бок. Виктор находился на месте наводчика, слева от пушки, а снаряд танка ударил в правую часть рубки, разворотив броню. Казенник пушки прикрыл его от большей части осколков, но правой ноге и руке досталось.
Он откинул люк и стал с трудом выбираться. Правая половина тела слушалась плохо, но в голове билась мысль – надо во что бы то ни стало покинуть машину. Сейчас она загорится, и он сгорит заживо. Хотелось жить, и на то, чтобы выбраться из люка, он потратил последние силы. Запас их кончился, и Виктор замер на крыше рубки.
Пожара, которого так боялся Виктор, не последовало. Двигатель с самоходки был снят, бензин из бака слит.
Сколько он пролежал без сознания, неизвестно.
Танковую атаку отбили, и когда бой стих, мимо изувеченной самоходки пробегали двое санитаров. Были они из пехоты, но самоходчика, лежащего на крыше рубки, узрели. Они подбежали к Виктору, и один сразу сказал:
– Готов. Посмотри, весь правый бок в крови, и кровь уже замерзла.
– Погоди, не торопись, давай хоть пульс пощупаем.
В этот момент Виктор застонал.
Санитары стащили Виктора с рубки, привычно уложили на носилки и понесли на медпункт. В одной палатке оказывали медицинскую помощь – перевязывали, делали несложные операции. В соседней же, в которой топилась буржуйка, лежали раненые бойцы. Скоро должны были подойти грузовики, чтобы эвакуировать раненых в полевой госпиталь.
С Виктора сняли, предварительно разрезав, штаны, телогрейку, перебинтовали и снова одели. Раненые лежали в палатке на полу, на еловом лапнике, и хоть буржуйка была раскалена докрасна, от земли тянуло холодом.
Раненые вели себя по-разному. Кто стонал, кто ругался, другие требовали обезболить, третьи матерились сквозь зубы.
После перевязки Виктор пришел в себя, и сразу мелькнула мысль: «Сплоховал я, надо было сначала по танку стрелять». Он тут же отключился и пришел в себя уже в кузове грузовика – от сильной тряски. Каждая кочка или рытвина отдавалась болью в ноге и руке. Виктор скосил глаза: руки и ноги были на месте, не оторвало, и доктор не отрезал. Он крепился, но иногда боль была настолько сильной, настолько нестерпимой, что он непроизвольно стонал.
– Что, худо? – спросил сосед слева. – Глотни, полегчает. – И протянул фляжку.
Виктор принял фляжку здоровой рукой, приложился губами. Во фляжке было спиртное, но что именно – он не понял, глотал, как воду.
– Хорош, окосеешь! – Сосед вырвал из его рук фляжку.
Вскоре по телу разлилось тепло, боль стала ощущаться не так сильно.
Наконец пытка перевозкой закончилась. Грузовики подъехали к двухэтажному зданию бывшей школы, у входа в которую даже вывеска сохранилась – «Крапивинская семилетняя школа».
Санитары быстро перенесли раненых в здание. После кровопотери от ранений бойцы мерзли и могли получить обморожения – грузовики были открытыми. За время, проведенное на фронте, Виктор ни разу не видел санитарных автомобилей.
Всех раненых уложили в коридоре, а потом по одному заносили в перевязочную. Некоторых из нее – в операционную.
Дошла очередь и до Виктора – его раздели на столе донага.
– Эх, досталось тебе, парень! – сказал военврач. – Кто это тебя так?
– Снарядом из самоходки.
– Пехота?
– Самоходчик.
– Сестра, эфирный наркоз!
Виктору положили маску на лицо, и он почувствовал, что запахло чем-то медицинским – сильно. Сделав несколько вдохов, он лишился сознания, а когда пришел в себя, услышал:
– Ногу по самое колено.
Виктор испугался – неужели ногу отрезали? Стать безногим инвалидом в неполные девятнадцать страшно. Он хотел спросить, но язык не слушался. Голова после наркоза была тяжелой, тошнило.
Его переложили на носилки, перенесли на деревянный топчан в палату – бывший класс, и здесь он снова вырубился.
Когда очнулся, показалось, что качается, как на волнах. Во рту было сухо, губы потрескались.
Повернув голову, увидел, что находится в плацкартном вагоне, все полки которого были заняты ранеными. На потолке едва горел синий дежурный свет.
