— Нет, я пойду с вами, — решительно сказала вдруг Леля. — Я здесь одна не останусь.
— Нет, нет, нет! — закричали заговорщицы в один голос.
— Дэнчик безумно боится грозы! Его ни в коем случае нельзя оставлять одного! — волновалась Елена Ивановна, устремляясь к двери и утягивая за собой Клаву.
— Валька моя ни за что к себе чужого не подпустит, — вторила ей та. — Она, ежели что не по ней, может и с лестницы спустить…
Дверь захлопнулась, торопливые шаги стихли, и Леля осталась одна, вернее, с Дэнчиком, который, опустив хвост, жался к ее ногам.
Молнии сверкали, мощные раскаты грома сливались в почти беспрерывную оглушительную какофонию, и дождь — настоящий тропический ливень! — сплошной стеной обрушивался из разверзшихся небесных хлябей.
Вообще-то она всегда любила грозу, восхищалась безудержным разгулом стихии, чувствуя себя защищенной. Но сейчас ей было так одиноко и страшно в этом огромном, пустом, отторгающем ее доме!
Из розетки посыпались искры. Леля ахнула. Не хватало еще, чтобы все здесь сгорело синим пламенем!
Дэнчик жалобно заскулил. Она села на пол и прижала его к себе. Пес дрожал мелкой дрожью.
Новая вспышка осветила комнату, дверь тихо распахнулась, и под оглушительный раскат грома на пороге возник Буданов, в черной рубашке, с бледным вдохновенным лицом, прекрасный, как Ангел Тьмы…
Леля вскочила и даже, кажется, вскрикнула. Дэнчик дико взвыл и мгновенно исчез. Люстра мигнула и ярко осветила пространство.
Леля зажмурилась, абсолютно уверенная, что сейчас вот откроет глаза и видение исчезнет! Но Буданов стоял на месте и пристально смотрел куда-то ей в ноги.
Леля опустила глаза — на полу рядом с ней, там, где только что изнемогал от ужаса Дэнчик, темнела довольно внушительная лужица.
Буданов перевел на нее взгляд и вопросительно приподнял бровь.
— Это не я! — почему-то сказала Леля и вспыхнула: настолько нелепо прозвучали эти слова.
— Не знаю, — усомнился Буданов. — Наша собака достаточно хорошо воспитана, чтобы не делать этого дома.
— Я, конечно, не могу похвастаться таким блестящим воспитанием, как у вашей собаки, — возмутилась Леля, — но пользоваться туалетом меня все же приучили.
— Пес беззащитен. Он не может оправдаться, поэтому на него легко свалить все, что угодно, — строго сказал Буданов, подходя к ней почти вплотную.
— Да что вы себе позволяете?! — закричала Леля.
Она сжала кулаки и хотела уже было обрушить их на обидчика, но Буданов ловко перехватил ее руки и спросил:
— А как вы вообще сюда проникли? Вы ищете со мной новых встреч?
— Я?.. Проникла?! — задохнулась Леля. — Да вы…
Грянул гром. Леля непроизвольно качнулась к Буданову и тот незамедлительно воспользовался этим обстоятельством.
25
Едва он коснулся ее губ, как сердце Лели стремительно рухнуло, колени подогнулись и, не подхвати он ее, она бы распласталась у его ног.
С этого момента все было как в тумане. Она куда-то плыла в его руках. Потом он медленно раздевал ее, целуя каждый обнажающийся кусочек кожи, и она вздрагивала всем телом.
Вспышки молний выхватывали из темноты то его дорогое лицо, то склоненную коротко стриженную голову. Он что-то говорил, но Леля не разбирала слов, оглушенная мощными ударами своего сердца.
И только когда он вошел в нее, Леля словно очнулась.
— Люблю тебя, — говорила она, — люблю, люблю, люблю… — В такт его все ускоряющимся движениям…
Гроза ушла. Дождик тихо шелестел за окном. В распахнутые створки текла благоуханная прохлада. Первые неугомонные птицы пробовали голос. А они никак не могли утолить свою жажду, вновь и вновь припадая все к тому же неиссякающему источнику.
«Накормите меня яблоками, напоите вином, ибо я изнемогаю от любви…»
Они так и уснули, не разжимая кольца объятий, будто боялись вновь потерять друг друга.
Утро наступило лучезарное. От вчерашней грозы остались одни воспоминания.
Леля проснулась первая, немного полежала, наслаждаясь близостью любимого человека, и осторожно выскользнула из-под его руки.
Она накинула рубашку Буданова, подошла к окну и выглянула в сад. Глазам ее открылась абсолютно идиллическая картинка: пес бегал за бабочками по желтой от одуванчиков лужайке, а Елена Ивановна и Клава, тихо переговариваясь, накрывали стол к завтраку под старой развесистой грушей.
Леля вдруг почувствовала зверский голод. Когда она ела в последний раз? Боже правый! Вчера перехватила какую-то ерунду в обеденный перерыв!
Она высунулась из окна, пытаясь рассмотреть, что там расставлено вкусненького на парадной белой скатерти. Творог, сметана, яйца, знаменитые Клашины пироги, которые она так вчера и не успела попробовать…
— Никогда больше так не наклоняйся!
Буданов крепко прижал ее к своим бедрам, и она почувствовала его возбуждение.
— Боишься за мою безопасность? — Леля развернулась к нему лицом и замерла — так он смотрел на нее.
— Скорее за свою…
Через час они наконец-то спустились вниз — невозмутимый Буданов и зардевшаяся от смущения Леля. И то, как они держались, как обменивались мимолетными взглядами и улыбками, весь их недвусмысленный вид был красноречивее всяких слов.
— Ну, слава Тебе, Господи Иисусе! — закрестилась довольная Клава. — Дождались праздника…
— А как ваша Валентина? — спросила Леля, с наслаждением впиваясь зубами в пирожок с капустой. — Ей уже лучше?
— Вальке-то? — уточнила Клаша. — А что ей сделается? На работу пошла… А уж как намучилась-то, бедняга, — спохватилась она. — Всю ночь не спали…
— Ешь, детка, ешь, — перевела Елена Ивановна разговор с опасной темы, пододвигая Леле плошку с творогом. — Какие у вас планы на сегодня?
— Да вот, ма, — поднял на нее Буданов смеющиеся глаза, — просится за меня замуж. Прямо с ножом к горлу! Давай, говорит, поженимся, жить без тебя не могу.
— Я?!! — Леля поперхнулась, закашлялась и тут же получила от Клавы такой мощный удар промеж лопаток, что ошеломленно замерла, застыла.
— Господи, Клаша! Ну что ты, Петька! Что ты мелишь? — заволновалась Елена Ивановна, испугавшись, что сын сейчас опять все испортит.
— А что я? — развел тот руками. — Я ей говорю: что за нетерпение? Ну не в сельскую же управу мы с тобой пойдем заявление подавать? У тебя и паспорта с собой нет…
— У меня есть с собой паспорт! — неожиданно звонким голосом сказала Леля.
Все вздрогнули и повернулись к ней, как подсолнухи к солнцу. Даже Дэнчик замер, приподняв переднюю лапу.
