— Так, значит, это Шарль?
— Не все ли равно кто. А он человек серьезный. и мы давно друг друга знаем.
Они продолжали широко улыбаться, глядя друг на друга
— Послушайте, мадам Марселина. — сказала Мадлен. — Что мне надеть?
— Ну, — тихо сказала Марселина. — На венчание надо что-нибудь в меру белое с элементами серебристой девственности.
— Ну, насчет девственности не стоит преувеличивать, — сказала Мадлен.
— Так принято.
— И даже в бар для гомов?
— Это не имеет значения.
— Да, но если у меня нет совсем белого платья с элементами серебристой девственности, нет даже фартука с капюшоном и домашней блузки на подвязках! Ну что мне делать в таком случае? Скажите на милость, как мне быть?
Марселина опустила голову. Весь ее вид явно свидетельствовал о том, что она напряженно думает.
— В таком случае, — тихо сказала Марселина, — почему бы вам не надеть ваш малиновый пиджак с желто-зеленой плиссированной юбкой, которую я как-то видела на вас четырнадцатого июля.
— Вы обратили внимание на мой костюм?
— Да, — тихо сказала Марселина. — Я на вас их заметила. (Пауза.) Вы были прелестны.
— Как это мило с вашей стороны, — сказала Мадлен. — Так, значит, вы иногда меня замечаете?
— Да, — тихо сказала Марселина.
— А для меня, — сказала Мадлен, — вы такая красавица.
— В самом деле? — тихо спросила Марселина.
— О да! — ответила Мадо с большой убедительной силой. — Это уж точно да! Вы просто потрясающая женщина! Я бы очень хотела быть такой, как вы. У вас роскошная фигура. И к тому же вы такая элегантная!
— Не надо преувеличивать, — тихо сказала Марселина.
— Нет, нет. Вы действительно потрясающая женщина. Почему мы вас так редко видим? (Пауза.) Мы хотели бы видеться с вами чаще. Я (улыбнулась) хотела бы видеться с вами чаще.
Марселина опустила глаза и тихо порозовела.
— Да, — не унималась Мадлен. — Почему вы так редко показываетесь? Вы ведь такая цветущая, такая здоровая, если так можно выразиться, и к тому же красавица! Да, действительно, почему?
— Дело в том, что я не люблю выставлять себя напоказ, — тихо ответила Марселина.
— Но можно ведь и без этого...
— Не настаивайте, дорогая моя, не настаивайте, — сказала Марселина.
И они замолкли, предавшись задумчивости и мечтаниям. Меж ними не спеша протекало время. Они слышали, как вдалеке на ночных улицах медленно спускают шины, а через приоткрытое окно было видно, как на крыше почти бесшумно свет луны отражается в поблескивании телевизионной антенны.
— Хорошо бы вам все-таки переодеться, — тихо сказала Марселина. — А то вы опоздаете к выходу Габриеля.
— Хорошо бы, — сказала Мадлен. — Значит, мне надеть тот самый пиджак цвета зеленого яблока с лимонно-апельсиновой юбкой, который был на мне четырнадцатого июля?
— Да-да. (Пауза.)
— Все-таки мне как-то грустно бросать вас здесь одну, — сказала Мадлен.
— Что вы, что вы, — сказала Марселина. — Я привыкла.
— И вас-таки...
В едином порыве они встали.
— Ну раз так, я, пожалуй, пойду переоденусь, — сказала Мадлен.
— Вы будете прелестны, — сказала Марселина, бесшумно подходя к ней вплотную.
Мадлен посмотрела ей прямо в глаза. Раздался стук в дверь.
— Скоро вы там? — заорал Шарль.
XIV
Как только все загрузились в такси, Шарль включил зажигание, и машина тронулась. Турандот сел рядом с ним. Мадлен — сзади между Подшаффэ и Зеленудой.
Мадлен посмотрела на попугая и затем обратилась ко всем присутствующим:
— А вам не кажется, что ему будет безумно скучно смотреть программу?
— Не беспокойся, — сказал Турандот, отодвинув стекло, отделяющее заднее сиденье от переднего, специально для того, чтобы слышать, что там, сзади, происходит. — Ты же знаешь, он всегда найдет, чем себя занять, если ему вступит. Может, и в номере Габриеля он найдет для себя что-нибудь интересное. Почему бы и нет, в конце концов?
— Ах, эти твари! Никогда не знаешь, что у них на уме, — сказал Подшаффэ.
— Болтай, болтай, вот все, на что ты годен, — отозвался Зеленуда.
— Вот видите, — сказал Подшаффэ, — они понимают гораздо больше, чем мы думаем.
— Это правда, — с чувством поддержала его Мадлен. — Чистая правда! Вот мы, например, разве мы понимаем чтобытанибыло в чембытанибыле?
— Што в чем?
— Ну, в жизни, например. Иногда кажется, что все как во сне.
— Так всегда говорят, когда идут под венец. — И Турандот звонко шлепнул Шарля по ляжке, отчего такси чуть не перевернулось.
— Отстань, — сказал Шарль.
— Да нет, — сказала Мадлен. — Дело не в этом. Я не только о женитьбе думала, я думала так, обо всем.
— Иначе нельзя, — сказал Подшаффэ тоном знатока.
— Нельзя, а то что?
— То, что ты сказала. (Пауза.)
— Все-таки жизнь (вздох) — тоскливая штука, — сказала Мадлен.
— Ты не права, — сказал Подшаффе. — Не права.
— Болтай, болтай, вот все, на что ты годен, — сказал Зеленуда.
— Однако скудный у него репертуар, — заметил Подшаффэ.
— Ты намекаешь на то, что он у меня бездарный? — крикнул Турандот через плечо.
Шарль, который никогда Зеленудой особо не интересовался, наклонился к его хозяину и тихо сказал:
— Спроси, как там со свадьбой. Все остается в силе?
— У кого спросить? У Зеленуды?
— Господи! Чего только не приходится выслушивать.
— Что, и пошутить нельзя? — примирительно сказал Турандот. И крикнул через плечо: — Мадо Ножка-Крошка!
— Сию минуту! — отозвалась Мадлен.
— Шарль спрашивает, хочешь ли ты еще, чтоп он был твоим мужем.
— Д-д-д-а, — уверенно сказала Мадлен. Турандот повернулся к Шарлю и спросил:
— Ты по-прежнему хочешь жениться на Мадо Ножке-Крошке?
— Д-д-да, — твердо ответил Шарль.
— В таком случае, — столь же твердо сказал Турандот, — объявляю вас мужем и женой.
— Аминь, — сказал Подшаффэ.
— Очень глупо! — рассердилась Мадлен. — Очень глупая шутка!
— Почему? — спросил Турандот. — Так ты хочешь или не хочешь? Надо как-то определиться.
— Да я не об этом. Просто вы глупо пошутили.
— А я не шутил, я серьезно. Я давно хочу, чтобы вы с Шарлем поженились.
— Не ваше это свинячье дело, мсье Турандот.
— Последнее слово все равно осталось за ней, — невозмутимо констатировал Шарль. — Приехали. Все на выход. Я поставлю машину и догоню вас.
— Слава богу, — сказал Турандот. — А то у меня даже шея заболела. Ты на меня не сердишься?
— Да нет, — сказала Мадлен. — На таких дураков, как вы, даже сердиться грех.
Роскошный адмирал в полном обмундировании распахнул перед ними дверь.
— Какая прелесть! — сказал он, глядя на попугая. — Птичка, что, тоже из этих?
Зеленуда взбеленился:
— Болтай, болтай, вот все, на что ты годен.
— Ему, кажется, тоже неймется, — сказал адмирал.
И, обращаясь к вновь прибывшим, сказал:
— Вы гости Габриэллы? Я сразу просек!
— Послушай, ты, педик, не хами! — сказал Турандот.
— А вот этот вот тоже к Габриэлле?
И он посмотрел на попугая так, как будто смотрел на него с величайшим омерзением.
— Он тебе что, мешает? — спросил Турандот.
— В какой-то степени, — ответил адмирал. — Я от птиц комплексую.
— Надо сходить к птицеаналитику, — сказал Подшаффэ.
— Я уже пытался анализировать свои сны, — сказал адмирал, — но они дурные какие-то. Ничего не получается.
— А что вам снится? — спросил Подшаффэ.
— Кормилицы.
— Ну и говнюк же вы все-таки, — пошутил Турандот.
Шарль наконец нашел место и поставил машину.
— Вы что, еще не вошли? — спросил он.
— Пришла тут и командует! — сказал адмирал.
— Я не люблю, когда со мной так шутят, — сказал таксист.
— Учту на будущее, — сказал адмирал.
— Болтай, болтай, — сказал Зеленуда...
— Ну и гвалт же вы здесь устроили, — сказал Габриель, выходя им навстречу. — Заходите, не бойтесь. Публика еще не собралась. Тут только туристы. И Зази. Заходите. Заходите. Сейчас повеселитесь в свое удовольствие.
— А почему, собственно, ты пригласил нас именно сегодня? — спросил Турандот.
— Вы ведь всегда окутывали стыдливым покровом двусмысленной тайны свои ночные занятия, — продолжил его мысль Подшаффэ.
— К тому же вы никогда не давали нам возможности видеть вас на сцене, — добавила Мадлен.
— Да, — сказал Зеленуда. — Мы совершенно не понимаем как хик сего нунка, так и квид сего квода[15].
Оставив без внимания реплику Зеленуды, Габриель таким образом ответил на предшествующие вопросы:
— Почему? Вы спрашиваете почему? Ах! Это странный вопрос, особенно если учесть, что сам не всегда знаешь, кто, кого, зачем и почему. Почему? Да, почему? Вы спрашиваете меня почему? О! Позвольте мне в это сладостное мгновенье сказать о слиянии бытия с почти ничем в горниле залогов и задатков. Почему, почему, почему, вы спрашиваете меня, почему? Вы что, не слышите, как трепещут глоксинии в эпиталамах?
